Хоббит, или Туда и Обратно - стр. 4

Этот её взгляд, расширенные в кои то веки глаза и хлопающие от изумления ресницы, когда туман ушёл из её головы. Мне кажется, в какой-то момент, она даже хотела повторить взбучку, но запал уже угас, особенно тогда, когда она увидела, как тот мальчонка, вырвавшись из её жесткой хватки, от пережитого ужаса прыгнул под парту, прячась от неё и заблевал там всё.

Записка 6. Моя месть.

Я знала, что она любит поесть. Пока что она была ещё относительно молодой и вполне миловидной и умела держать себя в руках, не позволяя себе кушать слишком много. Но я знала, она прячет себе в стол еду, пока никто не видит, (я вообще много чего о ней знала), и всё время до наступления обеденного перерыва думает о ней. Я помогла ей разрушить этот барьер. И в следующий раз, когда Галина Николаевна вновь заставила меня подняться (ни без искреннего чувства страха на лице) со своего места, я зашла в туман и приказала ей есть.

Двадцать три ребёнка, в основном одетые по бедному и непричёсанные смотрели на неё, выпучив от изумления глаза и пооткрывав рты. Как она не глядя, (потому что идиотка пялилась на меня), потянулась пальцами к ящику стола. Как нащупав ручку, вытащила большой свёрток в пакете. Ноги её не слушались, когда она попыталась дойти до стула, (который она сама же отодвинула к окну), но не дошла. Сделала пару неуверенных шагов, а потом вероятно, отчаялась и уселась прямо на пол. Села, а когда посмотрела на то, что лежит перед ней, разорвала пакет и фольгу, впиваясь пальцами в жирную тушку утки, что запекла в духовке накануне. Пихала в рот оторванные куски мяса и глотала их, не прожёвывая. Жир испачкал ей лицо аж до самых ушей. Жир стекал по её ладоням и пачкал рукава её рабочего платья, которое она потом так и не смогла отстирать. На неё напал дикий жор и если бы, не дай Бог, кто-нибудь из детей прервал её насыщение, она убила бы его без промедления.

Только я, пожалуй, и знаю, каких усилий стоило этой бедной моей преподоватильнице, не выходить во двор своего огорода и не смотреть на бегающих в загоне крякающих птиц. Она привычно усаживалась дома в своё пружинистое кресло, сложив руки на коленях, и чуть покачиваясь, пыталась отвлечься на любимую книгу Маргарет Митчелл, подаренную ей когда-то другом по университету (любовь, которая так и не состоялась), а за домом громко гоготали утки, нарушая её душевный покой.

Но вчерашним вечером всё изменилось. Не прошло и получаса, как она разъяренно кинула книгу на пол. Та упала шелестя зачитанными грязными страницами. Спрыгнула с места, словно под её, пока ещё умеренных размеров задницей развели костёр, и начала нарезать круги по комнате, не в силах смириться с терзающей её слабостью. Обычно в хождении по дому и бесконечному тереблению потных рук, которые к утру становились ещё и красными, проходила ночь. И всё равно, я знаю, в те минуты, что прошли в дороге от её дома до школы, она была счастлива, потому как думала, что сегодняшней ночью победила меня – маленькую необычную девочку, неспособную усвоить предложенный ею материал, из-за скудности детского ума. Счастлива, потому что не ощущала веса аппетитно зажаренной утки в своей сумке набитой книгами. А потом начался урок, и она с довольным от трепещущего ощущения сладкой мести, которая вот-вот должна состояться, назвала мою фамилию и тут же потянулась рукой к сумке. Её самодовольная улыбка стёрлась с лица лишь тогда, когда зубы вгрызлись в хрустящую зажаренную утиную плоть.