Хижина дяди Тома, или Жизнь среди униженных - стр. 26
– Да знаю. Но зачем об этом говорить? Я не могу поступить иначе.
– Давайте пойдем на жертвы. Пусть часть лишений падет и на меня. О мистер Шелби! Я всегда старалась, старалась от всей души, как и подобает христианке, выполнять свой долг по отношению к этим несчастным, бесхитростным существам, которые всецело зависят от нас. Я окружала их заботами, наставляла добру, следила за ними. Вот уже сколько лет они делятся со мной своим горем, своими радостями. Подумайте сами, разве я смогу смотреть в глаза нашим неграм, если ради какой-то ничтожной выгоды мы продадим бедного Тома – прекрасного, безгранично верящего нам человека – и отнимем у него все, что он любит и ценит. Я учила каждого из них быть хорошим семьянином, мужем, отцом, учила детей почитать родителей. Так неужели же теперь мы открыто признаем, что деньги для нас превыше родственных уз, как бы они ни были священны. А Элиза! Сколько я наставляла ее, учила молиться за сына, быть ему хорошей матерью, советовала, как вырастить его истинным христианином. Что же мне сказать ей, если вы отнимете у нее Гарри и продадите его бессмертную душу и тело человеку, лишенному всяких принципов, всякой морали! Я говорила Элизе, что душа наша дороже всех сокровищ. Разве она будет мне верить теперь, убедившись, что мы отказались от собственных слов и продали ее ребенка на верную гибель.
– Мне больно, очень больно огорчать вас, Эмили, – сказал мистер Шелби. – Я уважаю ваши чувства, хотя, не скрою, разделять их с вами полностью не могу. Но – поверьте моему слову – все это бесполезно. Я не в состоянии поступить иначе. Мне не хотелось говорить вам об этом, Эмили, но в двух словах дело обстоит так: продать придется или этих двоих, или решительно все. Другого выхода нет. К Гейли попали мои векселя, и если я не расплачусь с ним, он пустит нас по миру. Я ухищрялся как мог, собрал все деньги, какие у меня были, взял в долг только что не просил подаяния, но для полного расчета надо продать Тома и Гарри. Мальчик приглянулся Гейли, он потребовал, чтобы я продал его и только на этом условии согласился уладить наши дела. Я тут ни в чем не волен. Вы принимаете так близко к сердцу продажу этих двоих, но каково будет, если нам придется расстаться со всем, что у нас есть?
Эти слова потрясли миссис Шелби. Она подошла к туалетному столику, закрыла лицо руками, и из ее груди вырвался стон.
– Проклятие божие лежит на рабстве, – тяжкое, тяжкое проклятие, и оно поражает и рабов и нас, господ. И я, безумная, думала, что мне удастся исправить это страшное зло! Какой грех владеть рабами при наших законах! Я всегда это чувствовала, всегда, еще с детских лет, а когда осознала свой религиозный долг, почувствовала еще острее. Но меня увлекала мысль, что рабовладельчество можно как-то скрасить добротой, мягкостью, вниманием к неграм, что рабство покажется нашим невольникам лучше свободы! Ну не безумие ли это.