Химеры - стр. 2
Вот и я тоже вздумал было. Моноглот с клешней.
Как человек, кое-чем обязанный покойному.
В мои десять лет, и в одиннадцать, и даже, кажется, в двенадцать Шекспир (автор всех этих пьес) был мой единственный, осмелюсь произнести, друг. Самый сильный ум тогдашнего моего мира. Надеюсь, это он успел внушить мне (или даже привить) парочку все еще ощущаемых предрассудков. Нисколько не разделяли нас эти (сейчас я все-таки подсчитал, вроде бы правильно!) 378 лет и 1 (один) день.
Шекспир ведь – писатель для детей, – вы не согласны?
Текст не поспел к дате.
Я опоздал на празднество Шекспира.
(Знаю, знаю: раскавычил строку шедевра – нечаянно припомнилась, – исказил, обесцветил, бесцеремонно посягнул.)
Вообще-то, для бывшей советской недо- (да еще и само-) образованщины этот юбилей – прекрасный повод сэкономить тысячу-другую слов. Сохранить молчание, сколько уж его осталось, неразменным на черный день.
Но как певал тоже помните кто: уж если я чего решил, то выпью обязательно. Так вот и я – положил в сердце своем: жив не буду, а напишу – сплету, значит, ряд предложений – не про мистера Ш., конечно, а про опубликованную в 1597 году пьесу, по-русски называемую «Ромео и Джульетта».
Зачем напишу (если напишу, тьфу-тьфу)? Низачем. Почему? Кто его (меня) знает.
То ли бес в ребро.
То ли тоска по мировой культуре (так у нас в Ленинграде называлась привычка судить о ценностях по копиям) заела, как бывшего лишнего человека – окружающая среда.
То ли просто ни с того ни с сего угораздило через шестьдесят лет перечитать – и теперь монады чужого текста мелькают в моей голове, как стрижи в метро. Или лучше сказать – витают? зависают? Как стрекозы или осы. Как путти в живописи барокко (на репродукциях, да). Не персонажи. Скорее, цитаты. Реплики, но как бы и существа. Летающие пупсы. У каждого в пухлых ручонках – плакат. Кусок рулона цветных обоев – с фразой, или метафорой, или шуткой.
Наверное, они прятались там, на крыше (в гиппокампе, небось), все время моей так называемой сознательной жизни. А я их растревожил. Нечаянно. И напрасно. Теперь не дают додумать ни одну из оставшихся мыслей – обрывают, как слабую нитку. Надоедают вообще. Попробовать отделаться. Заманить их в другой, в мой текст и там закрыть.
Была у меня такая блажь, я иногда ей предавался: навещать якобы умерших якобы моих персонажей. Литераторов. Тех, про кого по-настоящему думал. Пытаясь вызвать и возвратить. Да, самое большее на какую-нибудь минуту. Да, только в мое воображение. Полагаю, впрочем (да и просто верю), что пребывание человека даже в одной чьей-нибудь, не его, голове, даже всего лишь в качестве субъекта неких грамматических конструкций реально и резко отлично от распыления, от растворения, от исчезновения в Ничём с координатами Нигде и Никогда.