Херсонеситы - стр. 4
– Что ж, посмотрим, как они преуспели! – хмыкнул Епифаний и потребовал сосчитать, сколько колонн в пронаосе[3] храма Деметры.
Шепотом помогая счету, Дионисий сделал необходимые вычисления и сообщил результат:
– Шесть. Шесть колонн в пронаосе.
– Что ж, твой ответ верен, и это дает мне основание надеяться, что письмо будет столь же искусным. Но это всё – только начала знаний.
– На-ча-ла? – изумился Дионисий. Он помнил, как долго пришлось ему заучивать буквы, как упорно сопротивлялись цифры сложению и вычитанию. То, в чем убеждал его Епифаний, было, по крайней мере, странно.
– Да, начала. А глубин не может представить ни один человек. Разве что боги…
– Глубин чего? – не понял Дионисий: старик говорил загадками.
– Глубин знаний, – серьезно пояснил жрец и наклонился к са́мому лицу мальчика. – Но пытаться до́лжно. Вот только преуспеть дано не каждому. Тебе – дано. Если желание будет сильным, а лень укротимой, ты сможешь нырнуть в эти глубины. Хочешь?
Дионисий представил, как разбегается, зажимает пальцами нос и начинает погружение в темные воды Понта. Глубже, глубже… И впереди уже что-то видится – таинственное, зовущее. Словно и вправду нырнув, он резко вздохнул и сразу же выдохнул:
– Хочу!
– Что ж, я не сомневался в ответе.
За три года, прошедших с той первой встречи, знакомство переросло в дружбу и даже привязанность. Занятый хозяйством, отец не мог дать сыну того, что с любовью дарил старый жрец. Первое время Гераклеон волновался. Понимая, что Епифания в Дионисии привлекают необычные способности, он искал и даже почти находил в этом какой-то подвох.
Отношение к дружбе сына со жрецом изменилось после того, как, простудившись в холодный зимний день, Дионисий заболел. Ночью, когда Алексия выла над умирающим ребенком, а Гераклеон взывал к Асклепию{7}, Артемиде{8} и всем богам Олимпа, прибежала рабыня.
– Господин, госпожа! В дом просится человек.
Через несколько мгновений ворвавшийся (насколько позволяли больные ноги и изувеченная спина) старик молча отстранил изможденную горем мать, достал крошечный сосуд и, приподняв голову бредящего Дионисия, влил содержимое в пылающее горло. Замер, прислушиваясь, затем выпрямился, утер дрожащей рукой мокрое от подтаявшего снега лицо.
– Слава богам, я успел… Теперь его жизнь вне опасности.
У Гераклеона хватило ума понять, что ночью в такую погоду выйти из-под защиты городских стен Керкинитиды мог только тот, кто жизнь другого умеет ставить в один ряд со своей. После этого все опасения по поводу странной дружбы старца и сына были отброшены.
Выздоравливал Дионисий медленно. И происходило это уже в доме Епифания: старик объяснил, что не может оставить храм, а мальчик без надлежащего присмотра на ноги поднимется не скоро.