Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки - стр. 69

Навроде тех же семечек.

– Я не желаю тебе зла. – Раздавив скорлупки пальцами, Тиана отправляла их в кусты, а сизоватые, высушенные до хруста семечки бросала в рот.

Грызла.

И выглядела при том страшно собою довольной.

– Но твой кавалер мне не нравится.

– Главное, чтоб он мне нравился, – ответила Лизанька, внезапно успокаиваясь.

Да и положа руку на сердце, что эта, чернявая, ей сделает?

Ничегошеньки.

Да, папеньке нажалуется… да, папенька опять станет Лизаньке пенять, что, дескать, ведет она себя непозволительно… но и только.

Князь настроен пресерьезно, не отступится…

…и будет Лизаньке идеальное предложение с букетом розанов, кольцом и страстным в любви признанием… а потом она снова позволит себя поцеловать.

Жениху ведь можно.

– Он может оказаться… не тем человеком, за которого себя выдает. – Тиана слизала с пальцев полупрозрачные былинки, которые остаются от тыквенной скорлупы. – Представляете, как оно огорчительно будет?

– Представляю, – сквозь зубы ответила Лизанька.

Семечки она не возьмет.

Принципиально.

И еще потому, что девицы высокого роду, даже если только высокий род в перспективе ожидается, семечки не едят, если, конечно, оные девицы – не круглые дурочки навроде Тианы Белопольской.

Где ее папенька откопал только?

– Вот у нас в Подкозельске…

– Прекратите! – Лизанька смахнула семечки на траву. – Я знаю, что нет никакого Подкозельска…

– Как нету? – притворно удивилась чернявая стервь. – Есть! Еще как есть! Хороший город! Основан в три тысячи пятьсот пятьдесят втором году от сотворения мира… ежели мне не верите, то в справочнике гляньте.

И глядит так, что Лизанька краснеет.

От злости.

Исключительно.

– Вы… я знаю, что вы не та, за кого себя выдаете!

– И кто я?

А взгляд-то такой кроткий, невинный даже взгляд.

– Папенькина акторка! Он вас привез, чтоб за конкурсантками приглядывать! И если вздумаете мне мешать… – Лизанька наклонилась к смуглому ушку. – Я всем расскажу! Поглядим, что тогда папенька с вами сделает… за разглашение…

– А вы не думали, – акторка глядела снизу вверх с такой улыбочкой, от которой у Лизаньки вовнутри все переворачивалось, – что если вдруг вы заговорите, то хуже всего будет именно вашему папеньке?

Лизанька уйти хотела, но руку ее перехватили, сжали:

– Подумайте на досуге. Быть дочерью познаньского воеводы всяк интересней, чем быть дочерью бывшего познаньского воеводы.

– Ты мне угрожаешь?

Тиана руку выпустила и головой покачала:

– Это ты себе угрожаешь. И, к сожалению, не только себе.

Вот же… дрянь черноглазая!

Лизанька ушла с гордо поднятой головой.

Себастьян вздохнул и вытер пальцы о подол нового платья из воздушной кисеи. Вот же… Евстафия Елисеевича было по-человечески жаль, и Себастьян в кои-то веки не знал, как ему с этой жалостью быть. И с Лизанькой, конечно… по-хорошему, следовало бы доложиться, но начальство любимое, услышав о дочери этакое, в расстройство придет. А у него, у начальства, язва и сердечко пошаливает… и вообще, вышел Евстафий Елисеевич из того возраста, когда любые огорчения переживались легко. С другой же стороны, молчать никак невместно, поскольку кто ж знает, чего Лизаньке в светлую голову ее взбредет…