Хамсин, или Одиссея Изи Резника - стр. 7

…Огромную, гладкую как стол и сверкающую металлом взлетно-посадочную полосу строили женщины полтавщины. Полтора месяца назад они пришли сюда и начали укладывать стальные плиты, привезенные в Мурманск северным конвоем и доставленные под Полтаву литерными поездами. Женщины работали днем и ночью, торопились, полосу построили в срок, на диво союзникам, и, вымотавшись до последнего предела, вернулись обратно к своим детям, примусам и скудному пайку. А сейчас на эту полосу садились "летающие крепости", взлетевшие в Англии и отбомбившие по заводу синтетического горючего и железнодорожному узлу в Германии. Огромные крылья тяжелых машины казалось спрессовывали тяжелый украинский воздух, бомбовозы наваливались на него низко над землей, как уставший человек валится на подушку, мягко плюхались на стальные плиты полосы и откатывались в сторону. Носы могучих машин были расписаны яркими, как в иностранных журналах, картинами: полуголая русалка, дракон, орел, расправивший крылья. Мне сразу вспомнилась песня, дошедшая до нас на хрипящей патефонной пластинке:

Comin' in on a wing and a prayer,

Comin' in on a wing and a prayer,

Though there's one motor gone

We can still carry on,

Comin' in on a wing and a prayer.

По радио ее уже успели передать в вольном переводе, в исполнении дуэта Утесовых.

Мы летим, ковыляя во мгле,

Мы ползем на последнем крыле.

Бак пробит, хвост горит и машина летит

На честном слове и на одном крыле…

Сюда, под Полтаву, меня прислали сразу после выписки из госпиталя в Нарве и краткого инструктажа при НКО2 в Москве. Там же я получил третью звездочку на погоны и медаль "За Отвагу". Носить медаль было приятно, хотя никакой особой отваги я за собой не числил, а своим главным подвигом считал то, что единственный из нашего дивизиона остался в живых. Теперь же я был приписан к 169-й авиабазе особого назначения с неблагозвучной аббревиатурой АБОН, но сохранил при этом свои погоны артиллериста.

База представляла собой взлетное поле, несколько ремонтных и складских ангаров странной для меня решетчатой конструкции, нескольких длинных бараков для советского персонала и палаточного городка для союзников. Командный пункт базы располагался в таком же дощатом бараке, что и спальни личного состава и только разномастные антенны над ним делали его издали похожим на небритого гиппопотама. В брюхе гиппопотама меня долго продержал тоже хронически небритый особист СМЕРШ. Представившись капитаном Гречухиным, он долго и занудно толковал о бдительности бесконечно устало-унылым голосом, искоса посматривая в мое личное дело. Было заметно, что все это ему до отвращения безразлично. Наконец, он не выдержал: