Гул - стр. 42

– А-а, хрен с тобой! Наливай!

Чокнулись, распили. Со двора грянул хохот, и было велено вынести бойцам ещё полштофа. Когда Цыркин вернулся, командиры вовсю пьянствовали. С голодухи антоновца разобрало так же крепко, как и большевика. Тот смотрел на врага без ненависти, однако с укором, мол, ты же неплохой на самом деле человек, зачем заставлял себя ловить два года? Бандит больше налегал на картошку, макая её в крупную жёлтую соль. Картошка приятно скрипела на зубах, и большевик чувствовал к противнику понятную боевую нежность, какая бывает у тех, кто долго друг с другом воевал.

– Скажи-ка, а почему ваши наших мучают? Ставят в ряд и стреляют, как по бутылкам. В какую деревню ни заехать – а там мы с табличками на шее болтаемся. Отчего так?

– А вы почему нас убиваете? Уши корнаете, языки, чашечки коленные вырезаете? И к дереву приколачиваете. Ну ладно меня, понимаю… есть за что, но молодых сопляков? Они же жизни не нюхали, а вы их к дереву!

– Так это мы только тех мучаем, кто народ мучал. Вот.

– А мы что, из невинных ремни режем?! Тоже всё ради народа.

– Русского?

– Русского! А ты русский?

– Русский.

– И я. Порой своих бойцов послушаю, а потом к пленным иду… и, хоть убей, не могу понять, где свои, а где чужие. Одна ряха, говор один. Ты вот как со своими разбираешься?

Конец ознакомительного фрагмента.