Гуд бай, Берлин! - стр. 11
В какой-то момент фрау Вебер говорит где-то там, сверху:
– На следующей неделе опять в семь, фрау Клингенберг?
А мама отвечает:
– Конечно.
Фрау Вебер продолжает:
– В следующий раз мячи приношу я.
Мама снова говорит:
– Конечно.
И так далее. Всегда один и тот же разговор. Смех в том, что фрау Вебер никогда не приносила мячи – она слишком скупа для этого.
Иногда происходил разговор другого рода. Он шел по такому сценарию:
– На следующей неделе опять в субботу, фрау Клингенберг?
– Не могу. Уезжаю.
– А ваш муж разве не участвует в Меденовском турнире?
– Участвует. Он-то никуда не едет, уезжаю только я.
– И куда же вы едете?
– На ферму красоты.
И тут всегда, ну просто всегда, находится кто-нибудь, кто еще не в теме, и изрекает какое-нибудь потрясающе остроумное замечание вроде:
– Но вам же это совершенно не нужно, фрау Клингенберг! Вы и так чудесно выглядите!
Тогда мама залпом допивает свой «Бренди Александр» и говорит:
– Это шутка, герр Шубак. Я еду в клинику, лечиться от алкогольной зависимости.
Потом мы с мамой идем за руку из теннисного клуба домой. Пешком, потому что она выпила и не может вести машину. Я несу тяжелую спортивную сумку, и мама говорит мне:
– Твоя мать может научить тебя очень немногому. Но вот это я хочу, чтоб ты хорошенько запомнил. Во-первых, говорить можно обо всем. А во-вторых, плевать, что о тебе подумают люди.
Тогда я прекрасно понимал этот принцип. Говорить обо всем. И плевать на людей.
Сомнения у меня появились позже. Сомнения не в самом принципе, а в том, что маме действительно плевать.
Во всяком случае, на ферму красоты она ездила. Как там все происходило, не знаю. Я там никогда не был – мама не хотела, чтобы я ее навещал в клинике. Но когда она оттуда возвращалась, то рассказывала очень странные вещи. Видимо, лечение по большей части состояло в том, чтобы не пить алкогольных напитков и много разговаривать. А еще ходить по воде и иногда делать гимнастику. Правда, заниматься гимнастикой могли немногие, поэтому по большей части там разговаривали. При этом они перебрасывали по кругу клубок ниток, и говорить имел право только тот, у кого этот клубок в руках. Я пять раз переспросил, правильно ли я услышал и не шутка ли это насчет клубка. Но это была не шутка. Маме это совершенно не казалось ни смешным, ни занятным. А мне, честно говоря, это казалось безумно занятным. Только представьте себе: десять взрослых людей сидят в кругу и перекидывают друг другу клубок ниток. Потом вся комната в нитках, но смысл вовсе не в этом, хотя поначалу можно и так подумать. Смысл в том, чтобы создать кружево разговора. Теперь, я думаю, понятно, что мама в этом заведении была далеко не самой сумасшедшей. Там наверняка были люди куда более сумасшедшие, чем она.