Гуд бай, Арктика!.. - стр. 22

Английский он освоил, выставляя свои работы в разных уголках Земли, наловчившись медленно, но верно постигать практический смысл беседы.

Если я более или менее к месту могу рассказать английский анекдот, отвесить комплимент или произнести изысканный тост, то Леня посредством напряжения моральных и физических сил способен понять, как добраться хотя бы куда-нибудь, что там есть и сколько это стоит.

Так вот, все, что говорил доктор Боксол, нам обоим показалось «двойным датским». Была ли виной беглость речи, произношение, интонация, нечеловеческий словарный запас, обилие научных терминов – не поняли ни слова!

Я тихо спросила у Лени, о чем хотя бы шла речь. Тишков никогда не признается, что чего-то не понял, поэтому ответ был уклончивый:

– Точно сказать не могу. По сути, он не знает – болезнь или нет, это надо решить, вот Саймон, видимо, и займется. Съездит, посмотрит и поставит диагноз. То ли какой-то цикл подходит к концу, то ли мы набедокурили с нашими промышленными отходами. Я склоняюсь, что мы, – решил Леня. – Просто у него дикция не очень…

Еще оставалось несколько часов до того волнующего момента, когда нам надо было спуститься к морю, погрузить на «Ноордерлихт» Луну в чемодане и отправиться наконец в арктическое плавание.

Мы влезли в наши знаменитые сапоги, чтобы Синтия Хопкинс и Нина Хорстман не чувствовали себя одиноко, а то эти девушки на целый месяц, кроме пары «макбутов» принципиально не взяли с собой никакой обуви. При этом Леня решил распроститься со своими старыми добрыми кроссовками, незаметно оставив их в прихожей нашего перевалочного пункта среди чьих-то сапог, башмаков и тапочек. В приступе сентиментальности он даже сфотографировал эту картину, потом передумал и в пакете притащил их к парусной шхуне, где стал предлагать свои видавшие виды кроссачи в дар прекрасной Синтии. Пока она с аккордеоном, трепеща, всходила на корабль, выяснил, какой у нее размер, а потом долго и горячо убеждал, что его сорок второй будет ей буквально тютелька в тютельку.

Из тумана по склонам гор выглядывали столбы канатной дороги, по которой уголь из шахт доставляли в порт. На центральной улице нам повстречался бронзовый шахтер – его усталая скульптура застыла прямо на площади. Видимо, он шел со смены, тяжело передвигая ноги, в руке у него была масляная лампа, на поясе – кайла для рубки угля. На этой же улице – еще одна скульптура шахтера, лежащего в забое с огромным отбойным молотком или сверлом, вгрызающимся в породу.

Городок чистенький, весь на виду – ни деревьев, ни кустов, по вечной мерзлоте на велосипедах гоняли дети. Среди белейших арктических одуванчиков торопили зиму снегоходы. На стенках домов, на скобах прицеплены лыжи, и в ожидании настоящих писем в бумажных конвертах, написанных пером и чернилами, висели обычные синие почтовые ящики. А на противоположном берегу залива под горой ютились несколько домишек на сваях – видимо, дачи местных жителей, куда они скрываются от «городской суеты».