Грузия – это праздник - стр. 2

Начало светать и мы поехали в ресторан Гюмри. Это был единственный ресторан, который остался после землетрясения. Он был в подвале старого дома на 16-ой улице. Я стал стучать в деревянную дверь и мне открыл повар. Ему было лет шестьдесят, на нем была щетина и вытекшая с носа и замерзшая на усах вода, которую он не видел и забыл стряхнуть.

– Здравствуй, отец, – сказал я, – у тебя есть хаш?

– Все есть, сынок, что хочешь, – ответил он – заходите, а мы затопим печку.

Мы зашли в ресторан и нам отвели комнату. Туда принесли газовую горелку и скоро стало тепло. Мы попросили воды, зеркало и бритвы, и пока готовился хаш, нам принесли еще воду и полотенца. Мы побрились, помылись, ожили, и поев хаш, продолжили путь в сторону Ахалкалаки. Следующим вечером мы подъезжали к Тбилиси. У нас с собой был ящик водки. Наше путешествие растянулось на три дня, но мы говорили, пили и спали, и когда приехали, у нас уже не было водки. Раньше в Тбилиси я не был. Только проезжал. Я заметил развалины фуникулера, где был знаменитый ресторан и откуда был виден весь Тбилиси, под ним была резиденция президента, которую недавно расстреливала оппозиция, чтобы привести к власти Эдика Шеварднадзе. Он уже год, как был президентом, и отвоевывал себе пространство у Джабы Иоселиани, который был идеологом создания Народной армии «Мхедриони» (всадников), суть которого, после всех проигранных войн, заключалась в банальном вымогательстве. Об этом я узнаю позже, когда столкнусь с ними. Тех, которые воевали за идею, уже не было в их рядах, оставались в основном уголовники и наркоманы, но они еще были сильны. В Тбилиси был свет, по крайней мере, на улице Руставели был свет. В Ереване на улицах ночью не было света, но свет был в квартирах. В Тбилиси не было света в квартирах, но был свет на Руставели. Мы поехали в спальный район Глдани, где жил брат профессора и где нас ждали уже три дня.

День был пасмурный. Облака, казалось, висели над головой. На небольших холмиках у метро, рядом с дорогой, стояли люди, одетые в черное. Перед ними были разложены столы или прямо на земле лежали вещи на продажу, хлеб, и банки с бензином. Ветер поднимал и кружил бумагу, разорванные целлофановые пакеты вместе с пылью. Краска на домах облезла и едва виднелась. Так выглядели города после бомбежки. По крайней мере, из тех фильмов, что я видел. Мы поднялись на седьмой этаж к Мише. Они открыли нам и два брата обнялись. Они были оба красивые два брата. Оба голубоглазые. У Миши глаза были навыкате, он почти облысел, но у него осталось еще несколько волос и в кармане была расческа. Профессор был уже старик, ему было за шестьдесят, он был профессором медицины, с голубыми глазами и густыми белыми волосами. Стол стоял на кухне, потому что там было тепло, горела газовая горелка. Мы сразу сели за стол и выпили, потом Миша взял аккордеон и начал петь. Пришел сосед Гурам с шестого этажа, а с ним пришел его сын, ему было не больше пяти, и он тоже стал петь. Поразительный по чистоте детский голос, такой я слышал вживую впервые. В юности мы слушали на пластинках Карузо, и я назвал его – маленький Карузо. Профессор подошел к роялю и стал играть джазовые композиции. Это была Тбилисская школа. Он имел все то, о чем каждый из нас мечтал: он был врачом, был красив, играл и импровизировал на рояле. Когда мы легли спать? Я не помню. Ушло ощущение холода. Все эти годы, которые я был там, когда наступала зима, ты жил с постоянным ощущением холода, который, кажется сидел в твоих костях и не уходил, пока не наступало лето. Когда мы проснулись, стол уже был накрыт. На столе стояло вино и чача, я попробовал настоящей чачи, и мне она понравилась больше водки, и потом я пил только чачу. Мы договорились, что я поеду в Москву, получу подтверждение у покупателя и приеду опять в Тбилиси, меня встретит Миша и мы поедем на завод. Это было все, за чем мы приехали.