Грудинин - стр. 48

– Всё, к чертям размышления! Теперь главное – выжить, – оборвал себя Грудинин.

Выводили строиться.

…В колонии всё было так, как он представлял себе: колючая проволока, лай собак, крики охранников: «На колени!»

Приведённых с этапа обыскали, раздев донага, побрили, вымыли в бане и, обеспечив одеждой – черными арестантскими костюмами (робами), распределили в карантинные камеры. Затем был инструктаж пожарных, режимных сотрудников, медицинский осмотр. За всем этим время прошло незаметно. Через два дня конвойный, зайдя в камеру, вызвал Грудинина, чтобы перевести его в тот отряд, в который он был определён.

Пройдя несколько пахнущих сыростью и хлоркой коридоров, они вышли на улицу, и через огромный пустой двор, засыпанный скрипящей под ногами галькой подошли к длинному одноэтажному зданию из белого кирпича и с пятью зарешеченными тёмными окнами. Конвойный, шедший первым, отворил металлическую дверь, окрашенную синей, везде ободранной краской, и впустил Грудинина внутрь.

Едва Грудинин вошёл в помещение, как началось движение на нарах, сопровождаемое сиплым скрипом пружин, и несколько мгновений он чувствовал на себе взгляды десятков пар глаз, любопытно и внимательно изучавших его. Стараясь не обращать внимания на эти взгляды, он как можно равнодушнее оглянулся по сторонам. В тридцатиметровом, длинном и узком бараке со скрипучими дощатыми полами было темно при пяти маленьких зарешеченных окнах и сыро. В спёртом воздухе пахло потом, копчёной колбасой и табаком. На спинках расположенных в четыре ряда двухъярусных кроватей висела одежда, какие-то мешки и баулы, и оттого в узких проходах между нарами становилось ещё теснее. Одни арестанты лежали одетые на неразобранных койках, другие читали, третьи играли в нарды или шашки, по-турецки сидя на кроватях друг против друга. Мимо Грудинина прошёл на носках, осторожно удерживая дымящуюся банку кипятка обеими руками за дно и у горлышка какой-то лысый старик, раздетый до пояса, с костлявой грудью, густо поросшей седыми волосами и впалым дряблым животом.

– Чифирить будешь, Семёныч? – окликнул его кто-то насмешливым густым басом.

– Не, я не чифераст, кофейком побалуюсь, – не оборачиваясь ответил тот тонким дребезжащим голоском.

Глядя на этого старика, видимо, бывшего тут объектом общих насмешек, двое сидевших на ближней от входа койке арестантов, игравших в нарды, громко одновременно рассмеялись.

– Ну что стоишь-то, здороваться пошли! – услышал Грудинин над ухом обращённый к нему голос и, оглянувшись, увидел высокого круглолицего парня лет двадцати пяти, в заломленной набок, так что она едва держалась на его бритой голове, арестантской кепке. – Смотрящий побазарить хочет.