Громов: Хозяин теней - стр. 22

– А почему он назвал меня язычником? – спросил я тихо.

– Так… – Зорька удивилась. – Потому как креста на тебе нету. Вона, на шее не крест. У меня крест. У Евдокии Путятичны крест. У всех-то людей русских крест… а у тебя?

Я поднял руку и, потрогав висюльку на шее, убедился, что и вправду не крест.

– Отец, – прошелестело в голове. – Посвятил меня Море… все Громовы ей служат.

Охренеть.

Сколько здесь открытий чудных.

Тогда я спросить ничего не успел. Снова… выкинуло? Переместило. Хрен поймёшь, но раздражала эта неспособность контролировать процесс зверски.

Вот я там.

И вот тут.

Лежу.

Чувствую и иголки, что вошли в тело, главное так вот, хорошо чувствую, каждую буквально. И лекарство, которое в кровь поступает, тоже чувствую. И тело свое, рассыпающееся. Если так-то снаружи оно ещё целое, но там, внутри, много мелких очагов, будто термитами поеденное.

Недолго осталось.

И жаль.

Нет, смерти я не боюсь. Я давно под ней хожу. Тогда, в девяностые, чудом выжил, хотя и не думал ни о чём таком. Из наших только я и уцелел. Даже дядька Матвей… дядьку Матвея я своей рукой уже.

Очень он удивился. И разозлился.

А потом сдох.

А я вот живой.

Пока.

Так что нет, не боюсь. Жаль немного. Савку бросать жаль. Он не справится один. Хороший мальчишка, но уж больно домашний, слабый. И заниматься бросит. И эти, приютские, почуют, что я ушёл.

Нет, так-то там обо мне никто не догадывается.

Ну, я думаю, иначе как пить дать батюшке заложили бы. Нет, просто чуют. У приютских чутьё на людей скоренько вырабатывается, такое вот, которого говорит, кого можно прессануть, а кого лучше бы стороночкою да по широкой дуге обойти. В этом есть что-то донельзя звериное.

Так что…

– Гром, – Ленка улыбается сквозь слёзы. – А я знала, что ты очнёшься… ты поборешься ещё. Поживёшь.

В горле саднит.

И ответить не выходит. Не сразу. Потому как в палате снова становится людно и бело от халатов. Меня щупают, трогают, спрашивают о чём-то, при том ответа не дожидаются.

Ещё одна странная врачебная привычка.

В конечном итоге всё-таки оставляют в покое, правда, умыв, переодев и вколов ещё какой-то пакости, которую я тоже вижу. Изнутри.

Главное, в сон не тянет.

Не хочу спать. Жалко времени.

– Ленусь, – способность говорить возвращается. – Ты знаешь, кто такая Мора?

– Что?

Она моргает и слёзы уходят.

Так-то лучше. Ленка, она в целом не слишком сентиментальная, и теперь вопроса хватает, чтобы отвлечь от мыслей о моей тягостной судьбинушке. Или о чём она там рыдать собралась.

– Мора, – повторяю.

И жалею, что не удалось разглядеть кругляш. Он был теплым и неоднородным под пальцами.