Граница безмолвия - стр. 61

Вот только распространяться по поводу всех этих историй здесь никто не желал, да и не принято было. Как не принято было ни плакаться или раскаиваться, ни тем более упрекать в чем-то друг друга. Исходили из того, что Север все замнет и все спишет. Тем более что само направление на службу в такую суровую глушь уже было достаточным наказанием за любой проступок, любое нарушение дисциплины, любой излом судьбы.

– Работала бы рация, можно было бы сразу же сообщить в штаб погранотряда, – молвил старший лейтенант.

– С февраля молчим, не отзываемся, – напомнил старшина. – Там уже поняли, что у нас что-то с рацией, а значит, с кораблем прибудет новая.

– Радиста бы нового, однако, – как бы между прочим обронил ефрейтор, будучи давно на правах каптерщика, то есть человека привелигерованного, оставившего за собой право вмешиваться в разговор командиров. – Такого, чтобы рация делал, связь делал.

– Ну, ты, «тунгуса-умелец»! – осадил его старший лейтенант. – Не тебе решать.

Из заставы в Горном Алтае он вынес твердое предубеждение в пригодности к службе всяк из Азии происходившего и теперь с трудом скрывал свое недоверие и ироническое отношение к той части нацменов, которые составляли почти половину личного состава уже этой, полярной заставы. Хотя и признавал, что к условиям Крайнего Севера, к лютым морозам, они приспособлены намного лучше славян. Да и стрелки-охотники в большинстве своем отменные.

– За рация волнуюсь, – невозмутимо объяснил Оленев. – Рация надо. Слушать надо, говорить надо.

Иногда Ордашу казалось, что ефрейтор вообще не знает такого понятия, как обида. Во всяком случае, любую колкость в свой адрес он воспринимал с полной невозмутимостью. Вывести его из себя было невозможно.

– …Хотя, конечно, сержант Соловьев в ипостаси радиста – личность почти легендарная. Да и в штабе могли бы давно всполошиться и доставить сюда рацию самолетом.

– А заодно убедиться, живы ли мы, – поддержал его старшина.

– В этом они как раз не сомневаются. Какой дьявол сюда сунется?

– Сунулся же, однако, – с неизменной невозмутимостью напомнил «тунгуса-умелец» и заставил командиров переглянуться, а значит, вернуться к происшествию, взорвавшему бессобытийную – со времен появления прошлым летом судна с материка – заунывность всего их казарменного бытия.

Прежде чем снять трезвонившую трубку, вице-адмирал фон Штинген взглянул на стоявшие на прикроватной тумбе, рядом с телефоном, часы. Без четверти шесть утра! Это что же должно было произойти в рейхе или здесь, в Норвегии, чтобы кто-либо, кроме фюрера, решился поднять его в такую рань?!