Граница безмолвия - стр. 17
– Тунгус мечтает жить на юге и быть моряком, а моряк с юга, старшина Ордаш, спокойно приживается в тундре и мечтает переродиться в настоящего тунгуса, – иронично проворковал начальник заставы. – Мир перевернулся.
– …Не мечтает, а уже упорно перерождается в настоящего тунгусского шамана, – в том же тоне поддержал его старшина.
– Зачем о шамане говоришь, старшина?! – вдруг холодно как-то взорвался Оленев. – Ты не можешь стать шаманом. Ты не должен говорить о шаманах, когда мы идем к острову шаманов.
– К какому такому «острову шаманов»?! – поморщился Загревский. – Эй, Тунгуса, при чем здесь шаманы? Ну, говори, говори, чего ты умолк? Хочешь сказать, что тунгусы и ненцы называют этот остров «островом шаманов»?
Однако все попытки заставить Оленева заговорить уже ни к чему не приводили. Назвав этот огрызок суши «островом шаманов», тунгус словно бы нарушил табу.
Половину расстояния до острова они уже прошли, и теперь с бота хорошо видна была мощная казарма с высокими, под крышу загнанными окнами-бойницами – настоящий форт; а рядом с ней еще две постройки – склад и дом для офицерских семей, очерчивающие территорию заставы с юга, со стороны тундры. И, конечно же, закрытая дозорная вышка на скалистом мысу.
Впрочем, сейчас Ордаш уже мог видеть не только заставную вышку, минаретно устремлявшуюся в небо с мыса над фьордом, но и две другие, удаленные на два километра к востоку и западу от заставы. А на расстоянии двух километров от них стояло еще по вышке, причем никаких других застав поблизости не было. Ежедневно гробить людей на этих вышках в тридцатиградусный мороз или пусть даже в летнее время года не имело смысла. Это, конечно же, понимали даже самые закостенелые из пограничных начальников. Да и вообще, охранять здесь, на этой дальней заполярной заставе, было нечего, а главное, не от кого. И все же за состоянием вышек следили очень пристально, поддерживая их в постоянной «боеготовности».
В былые времена на месте казармы стоял лабаз фактории, а окрестная тундра и лесотундра были заселены кочевыми родами оленеводов и охотников. Однако после революции местные идеологи решили, что «диких нацменов-сибиряков» следует приобщать к цивилизации, а значит, прежде всего, отучить их от кочевой жизни, то есть усиленно «раскочовывать» – как это у них именовалось. Однако селить оленеводов и охотников они принялись в поселках, которые возводились для них не на океанском побережье, а километрах в ста пятидесяти – двухстах от него, по берегам рек, там, где начиналась лесотундра, переходившая в тайгу, где было много зверья и достаточно леса для строительства домов и их отопления.