Графиня Козель - стр. 21
Гойм понизил голос и умолк, словно ожидая возражений.
– Я побился об заклад с графом Фюрстенбергом, что ты, жена моя, красивей всех здешних красавиц, которые пользуются влиянием при дворе. Ну не дурень ли я? Скажи мне это в глаза, разрешаю. Пресветлейший государь сам вызвался быть нашим судьей. Я выиграю тысячу дукатов.
Анна сдвинула брови, отпрянула от Гойма, с величайшим презрением глядя на него.
– Какое вы ничтожество, граф, – вскрикнула она в гневе. – Как? Вы держали меня, словно невольницу, взаперти, отказывая даже в воздухе и свете, а теперь выводите, как комедиантку на сцену, чтобы я выиграла вам пари блеском глаз и улыбками. Какая беспримерная подлость!
– Не щади меня, не скупись на выражения, говори, что хочешь, – промолвил с горестью Гойм, – я стою этого, заслужил. Самой тяжкой кары мало, чтобы наказать меня. Я обладал чудеснейшим в мире созданием, оно цвело и улыбалось только для меня, я был горд и счастлив, но дьявол попутал меня, потопил мой разум в вине.
Гойм заломил руки. Анна молча смотрела на него.
– Я еду домой, – заявила она, – здесь я не останусь, мне было бы стыдно самой себя. Лошадей, карету!
Она бросилась к дверям. Гойм стоял, горько усмехаясь.
– Лошадей! Карету! – повторил он. – Ты не понимаешь, верно, где находишься, в каком окружении. Ты – невольница и не можешь ни шагу ступить отсюда, вероятно, даже у дверей дома стоит сейчас стража. Вздумаешь бежать, драгуны схватят тебя и вернут силой; никто не осмелится отвезти тебя обратно, никто не дерзнет прийти тебе на помощь. Ты и понятия не имеешь, куда попала.
Графиня заломила в отчаянии руки, Гойм смотрел на нее с каким-то смешанным чувством; ревность была в его взгляде и жалость, боль, издевка и беспокойство.
– Выслушайте меня, – сказал он, слегка коснувшись ее руки, – быть может, все еще не так страшно. Будем хладнокровны и рассудительны. Гибнут те, кто хочет погибнуть. Вы же, если захотите, можете казаться не столь красивой, можете сделаться неприятной, суровой, отталкивающей, можете, чтобы спасти себя и меня, даже стать отвратительной.
Гойм понизил голос.
– А знаешь ли ты, сударыня, нашего всемилостивейшего повелителя короля Августа? – спросил он со странной усмешкой. – Это самый благородный, самый щедрый государь, он сорит золотом, которое я, акцизный, выжимаю из заплесневелого хлеба бедняков. Нет ему равного по великодушию и по тому, как неутомимо жаждет он дорогих и диковинных развлечений. Ему ничего не стоит сломать подкову и сломать женщину, а потом швырнуть их оземь; ничего не стоит сегодня заключить в Кёнигштейн канцлеров, которых только вчера он обнимал. Добрый и милостивый государь, он улыбается тебе до последней минуты, чтобы усладить твою участь перед эшафотом. Он человек сердобольный, но не дай бог ему воспротивиться.