Грация и Абсолют - стр. 39
Виктор помог ему встать с кресла и лечь на диван.
– Я пока с тобой, меня ещё не схватили… Может, на след не нападут?
– Если ты не наследил… ты действительно там ничего не оставил? Раз ускользнул, может быть, есть надежда… В общем, они там кретины. Все способные люди у нас в армии. Да – но ты сам можешь выдать себя. Загуляешь, сболтнёшь… Те, кто тебя знают, заметят, как ты изменился… прежде всего, заметят самые близкие… – он оторвал голову от подушки, указал глазами на закрытую дверь. – Мать не сможет не поделиться с подругами, – прошептал, страдальчески и гадливо морщась, откинулся на подушку, тут же опять приподнялся: – Витя, нам до зарезу нужно нестандартное решение.
Виктор опустился у дивана на колени, смотрел в лицо прикрывшего глаза отца, осознав, что, нередко ругая, высмеивая его про себя, всегда любил его. Всё существо сейчас пронизывала точащая слёзы любовь к отцу. Тот пробормотал:
– Я посижу с тобой на кухне. Выпей стакан водки, плотно поешь и спать.
Можов-младший выпил два стакана водки, съел тарелку студня, круто перчённого, политого лимонным соком, сдобренного хреном, повалился в постель и проспал десять часов. Когда поднялся, было воскресное утро. Отец, во всю ночь не забывшийся сном ни на минуту, выглядел: краше в гроб кладут. После завтрака с крепким кофе оба опять уединились в кабинете.
– Будем исходить из следующего, – начал Можов-старший. – Здесь тебе оставаться нельзя. Мать почувствует, если уже не почувствовала: произошло нечто большее, чем пьяный скандал в поезде… Среди её подруг загуляет: Виктор ехал из Свердловска в Черкесию, из-за пьянки сошёл с поезда – и что-то случилось! Это будет наталкивать и наталкивать на вопрос, на догадки: что? что случилось?.. То же самое, – прошептал отец, – получится, если ты будешь жить у тёти. Только там в тебя станут вглядываться и тётя, и дядя. И оба тоже с кем-нибудь да поделятся.
Виктор восхитился неоспоримостью соображений и ждал от отца решения. Тот проговорил медленно, чуть слышно:
– Тебе нужны особые условия. Кругом карлики, и твоя жизнь так рискованна, потому что ты – самородок. Самородок, в котором, при всём его великолепии, остался неразвившимся признак, размноженный во многих миллионах карликов… Я о том, что ты должен был молчать, когда гаишники потребовали дань с той женщины. А ты отчаянно, безрассудно… как и потом на этой даче… да что там!
Виктор растроганно прошептал:
– Папа, ладно тебе…
– Да! – сказал тот упрямо-подтверждающе. – Карлики чуют в тебе большого ребёнка, и их искушает соблазн встать над тобой. Ты должен быть там, где тебя не знают и где рядом будет не карлик. Где твоя жизнь войдёт в регламент и притом ты сможешь многое почерпнуть.