Говорю от имени мёртвых - стр. 10

– Тебе нужно просто закрыть глаза и немного расслабиться, словно засыпаешь, – в её голосе чувствовалась едва заметная ирония, будто эти знания должны были быть мне знакомы с детства, но по лености, беспечности или невнимательности я не подготовился к важному уроку. Двоечник, в общем.

– Ты думаешь, она мне поверит? Представь, она открывает дверь и совершенно незнакомый человек нагло заявляет, что он может помочь ей поговорить со своей погибшей дочерью. Первое, что она сделает, спустит меня с лестницы, а потом вызовет полицию.

Я чувствовал некоторую неловкость, называя девочку погибшей, но факт оставался фактом и чудес на свете не бывает. То, что я могу с ней разговаривать, не делает её более живой. Это понятно любому человеку, любому нормальному человеку. Или её мама из числа таких же ненормальных? Или она от горя с ума сошла, чтобы поверить мне на слово?

– Ты скажешь ей, что в тот день мы шли записываться в бальную студию, но забыли балетки дома. Она тогда очень расстроилась, но не было времени возвращаться, нас ждали на собеседование. Об этом никто не знает, кроме меня и мамы. Она тебе поверит.

Проснувшись, я всеми возможными способами оттягивал время принятия решения. Это всего лишь сон, – говорил я себе. – Если из-за каждого сна бегать по городу, выпучив глаза, не хватит времени на работу. Ну, сильный сон, не забывающийся, и что с того? Ничто не указывает на реальность в нём происходящего! Ничто, кроме того самого плюшевого мишки.

Не сумев убедить себя в нереальности сна, приняв, как данность, что идти придётся, я, тем не менее, тянул время, надеясь, что проблема решится сама собой. То находилось «очень срочное дело», вдруг нужно было позвонить для разрешения «очень важного вопроса», то ещё что-то из разряда дел, не делавшихся месяцами и вдруг ставшими жутко неотложными. Когда закончился последний аргумент «она может быть на работе», часы показывали семь часов вечера. Можно было сказать себе «уже слишком поздно для визита к одинокой женщине», но, вздохнув, я решил, что это проявление трусости, слабости и, вообще, не по-мужски.

– И с чего ты решил, что она одинокая? – бормотал я, опасаясь увидеть в открытых дверях здоровенного брутального мужика. – Не она, так мужик её спустит тебя с лестницы, да ещё и фингал под глаз поставит, – мне казалось, что под глазом уже отчаянно болит, но я продолжил путь, чувствуя себя, если не героем, то хотя бы Христом, тащившим собственный крест на Голгофу.

До самого последнего момента мне казалось, что я совершаю глупость, следуя указаниям, полученным во сне. Тем не менее, с каким-то ослиным упрямством я подошёл к тому самому дому, поднялся на нужный этаж и завис, не решаясь нажать на кнопку звонка. Вот сейчас откроется дверь и выяснится, что здесь живет совершенно другая семья. Или даже, если там живет именно мама той девочки, она ни за что мне не поверит, потому что нормальные люди не верят в идиотские глупости. Если она ударит меня, думая, что я таким образом пытаюсь взять интервью для какой-нибудь газетенки, я её пойму.