Говорит Вафин - стр. 24
– Учительница говорила, будто левой… я и тогда подумала – странно, вроде правша.
– Аа! – издала какой-то победоносный клич мать. Это он пародировал! Фронда! Манкировал вас всех, а вы и поверили! Ох и славный растет бутуз! В прадеда! В Григория Емельяновича!
После чего резко встала и выбежала прочь, не попрощавшись.
Завуч ошарашенно глядела в стол.
«Гоол!» – раздался истошный вопль шести глоток со школьного двора. Вратарь не кричал. Вратарь – особенная стать.
Собрались как-то мужики на площади, и, как бывает в таких ситуациях, завязался спор.
Вышел вперед шкет двадцатилетний безусый, запищал: «Лучшее время для жизни – это вот молодость, пей да кути, ебись да горлопань!»
Мужики его лещами погнали: «Молод еще рассуждать!»
Тогда вперед вышел парень тридцати годков и кричит: «Лучшее время для жизни – это тридцать лет, деньги появились, гормоны отбушевали, теперь и студентка на хуй садится, и еще молодость буйствует в теле».
И этого погнали мужики – тоже не пожил еще, чтобы мнение иметь.
Тогда вперед подался сорокалетний дядька. Басит: «Сорок лет лучшее время. Жизнь понюхал, но еще не стар. Дети появились, жона, дом строится – в сорок жизнь только начинается!»
Его уж не погнали, просто подвинули – немного пожил человек, вроде справный с виду, кряжистый, взгляд тяжелый.
Но тут же пятидесятилетний выбрался вперед: «Это всё, люди, ерунда, что говорилось до того, как я вышел – сплюнул на асфальт. – Жизнь начинается в пятьдесят лишь. Когда и дети на ноги встали, и сам еще не старик глубокий, а жизнь познал, и хуй пока что стоит, и в деньгах нужды не имеется».
Мужики задумались: «Дело толкует». Молчание оборвал 80-летний дедок, что закряхтел: «В 80 жизнь только начинается! В 80! Внуки уж нянчатся, хуй неисправен – да и черт бы с ним, зато встаешь рано, сам лукав, хлебу в молоко накрошишь – и счастлив, а страсти и тревоги все позади!»
Ну тут мужики уж успокоились – дед жизнь знает.
Вдруг из-за спин раздался шикарный тягучий баритон: «Всё не так и не эдак. Жизнь начинается, как в гроб тебя кладут. Слышишь стук молотка об обивку – значит, началась история твоя. Ночью крышку гроба сымаешь, из могилы выкарабкиваешься, в город идешь, младенца воруешь – ив гроб тащишь, кровь его пить».
Мужики резко обернулись – кто, мол, так сказал?
А сзади никого. Только ветер поднялся да суховея нагнал, все глаза песком засыпало, потом мужики плевались ходили.
И побежим мы с тобою по такому жаркому климату. По медоносным лугам, маленькие, как первобытные зверьки, теряющиеся в буйной растительности. Сверху – раскаленное, почти белесое небо, снизу – змеи, жужелицы и полевая мышь, справа – опушка леса, слева – я сам.