Говорит Гитлер. Зверь из бездны - стр. 11
Ближе к полудню мы получили известие, что Гитлер проснулся и желает беседовать с нами. Наш разговор начался с темы, прерванной вчера вечером.
«Мы должны быть жестокими, – сказал Гитлер. – Мы должны преобразовать совестливость в жестокость. Только так мы можем изгнать из нашего народа мягкотелость и сентиментальное филистерство. У нас уже нет времени на прекрасные чувства. Мы должны вынудить наш народ быть великим, если ему нужно исполнить свою историческую задачу».
«Я знаю, – продолжил он после паузы, – я должен быть суровым воспитателем. Я должен приучить себя самого быть жестоким. Моя задача сложней, чем задача Бисмарка или кого-либо из прежних лидеров Германии. Я должен сперва создать народ – а уже потом могу думать о решении задач, поставленных в эту эпоху перед нами как нацией».
Каждому, кто близко знал Гитлера в годы борьбы, известно, что он по природе своей слезлив, очень сентиментален, склонен к бурным излияниям чувств и романтичен. Его рыдания при любом внутреннем кризисе были не просто нервными приступами. Слезливо-всхлипывающий тон его обращения к берлинским штурмовикам в момент, когда внутренний конфликт грозил расколоть партию, не был театральным – он был искренним. Поэтому как бы Гитлер ни подчеркивал свою жестокость и неумолимость – его бесчеловечность все равно остается вымученной и искусственной. Это не безнравственность прирожденного чудовища, которая, в конце концов, выглядит как природный фактор. Впрочем, в твердости и беспримерном цинизме Гитлера, кроме подавленного воздействия чрезмерной чувствительности, которая во многом ему препятствует, есть и еще одна сила. Это стремление отомстить и взять реванш. Бесцельное и непонятное чувство, подобное страсти русских нигилистов заботиться об «униженных и оскорбленных».
Всеми своими мыслями Гитлер боролся в то время с искушением отклониться от собственноручно начертанного курса, отказаться от получения власти законным путем и добыть ее кровавой революцией. Ближайшие сотрудники все время настойчиво предлагали Гитлеру прекратить выжидать и заняться революционной борьбой. В себе самом он ощущал противоречие между революционным темпераментом, принуждавшим к страстным действиям, и политической искушенностью, подсказывавшей идти прочным путем политических комбинаций, чтобы потом «поквитаться со всеми». Нет никаких сомнений, что накануне осенних выборов 1932 года мы были близки к открытой вспышке национал-социалистической революции. Для партии это означало бы смерть. Восстание было бы жестоко подавлено войсками рейхсвера. В разговорах того времени снова и снова всплывала одна и та же мысль: «Коричневым батальонам – свободу действий!» Гитлер рисовал себе самому и своему окружению шансы внезапного захвата ключевых пунктов государственной и экономической власти. С особым интересом он останавливался на возможности развязать кровопролитные уличные бои, связанные с подавлением марксистского восстания. Насколько основательно были разработаны планы государственного переворота, показали действия нацистов летом того же года. Это было совсем не самоуправство партийных лидеров на местах. Все нити вели непосредственно к Гитлеру. Такие действия соответствовали его темпераменту, запросам его фантазии и его представлениям об историческом величии, которое будто бы недостижимо без кровопролития.