Готы - стр. 70

214 и ауксилиарии215 гибли тысячами и десятками тысяч в битвах… не с внешними врагами, а друг с другом, во славу соперничающих претендентов на императорскую власть. И где было найти им замену? Только в «варварской» среде. В тщетных попытках «изгнать бесов силой князя бесовского» (Евангелие от Луки, 11, 15).

Одним из римских императоров, обязанных своим вхождением в анналы216 готам, т. е. их очередному вторжению в римские пределы, был Деций (249–251), упомянутый в приведенном выше фрагменте аммиановых «Деяний». Римский сенатор Гай Мессий Квинт Траян Деций удостоился порфиры217 почти насильно, будучи провозглашен императором по воле воинов взбунтовавшихся римских гарнизонов в Паннонии, которых Деций, собственно, был послан усмирить. Однако же бунтовщики решили избежать заслуженного наказания – в тогдашней Римской империи, согласно Аммиану Марцеллину, их могли сжечь заживо, отсечь им руки и т. д. – возведением на царство того, кто прибыл их карать. Деций вместе со своим сыном Гереннием Этруском вскоре погиб в битве при Абритте218 (в Мёзии)219 с теми же готами и карпами. Причем вождю «варваров» Книве – видимо, отпрыску готского рода Балтов-Балтиев, второго по знатности после царского рода Амалов – как нам ни неприятно это констатировать, помогал римский полководец Приск:

«Книва же после долгой осады ворвался в Филиппополь и, завладев добычей, заключил союз с бывшим там (римским. – В.А.) военачальником Приском будто бы для борьбы с Децием. Вступив в сражение, [готы] пронзают стрелой сына Деция, жестоко ранив его насмерть. Увидев это, отец, как рассказывают, произнес для укрепления духа воинов: “Пусть никто не печалится; потеря одного воина не есть ущерб для государства”. Однако, не будучи в состоянии перенести горе отца, он нападает на врагов, ища либо смерти, либо отмщения. Под Абриттом, городом в Мезии, он был окружен готами и убит, достигнув, таким образом, конца своего правления и предела жизни» («Гетика»).

Печальная история… Горьки плоды измены… Впрочем, дело-то в другом – в том, что, благодаря своим мирным (и не мирным) контактам готы вскоре стали очень точно разбираться, а порой принимать весьма активное участие во всем творившемся в Римской империи, избавившись постепенно от своего изначального, присущего на первых порах всем «варварам» страха перед легионами220. Этот страх окончательно исчез, когда измельчавшие «потомки Ромула» стали пытаться защититься от досаждавших им готов и готских союзников не в духе староримской доблести – силой оружия в полевых сражениях, а тем же способом, что и спустя 300 лет от разбойничьих полчищ «последних гуннов» во главе с сыновьями Аттилы. Поскольку обескровленных в междоусобных войнах римских