Гостья - стр. 2
Она прикинула расстояние, оценила частоту своего сердцебиения, спокойно взвесила все действующие факторы. Разве она не умела всегда смотреть на вещи объективно?
Просто надо сменить курс. Она поплыла параллельно берегу. Тело взяло управление на себя, вспомнив гребки. Она отмела любые сомнения. В какой-то момент сопротивление воды ослабло, и тогда она повернула к берегу, и он был все ближе и ближе – и вот она уже настолько близко, что ноги коснулись песка.
Да, она запыхалась. Руки ныли, сердце билось неровными толчками. Она оказалась намного дальше по пляжу.
Но она была жива – жива.
Страх уже забылся.
Никто на берегу ничего не заметил, не оглянулся на нее. Мимо прошла парочка – опустив головы и сканируя песок в поисках ракушек. Мужчина в болотных сапогах собирал удочку. От компании под тентом доносился смех. Наверняка, если бы Алекс действительно угрожала опасность, кто-то бы отреагировал, один из этих людей пришел бы ей на помощь.
Водить машину Саймона было одно удовольствие. Она была пугающе легкой в управлении, пугающе быстрой. Алекс не удосужилась переодеться, так и осталась в купальнике, и кожаная обивка обжигала ей бедра. Даже на хорошей скорости, при опущенных стеклах, воздух был душным и знойным. Какую проблему Алекс нужно решить в данный момент? Никакую. Ей не требовалось вычислять никаких переменных, обезболивающее все еще делало свое дело. По сравнению с городом это был рай.
Город. Она не в городе, и слава богу.
Конечно, дело было в Доме, но не только. Еще до Дома что-то пошло не так. В марте ей незаметно исполнилось двадцать два. У нее был рецидивирующий ячмень, из-за которого левое веко неприятно отвисало. Макияж, который она наносила, чтобы это скрыть, только все усугублял, она заражала себя повторно, и ячмень не проходил месяцами. В конце концов в поликлинике ей прописали антибиотик. Каждый вечер она оттягивала веки и выдавливала капельку мази прямо в глазницу. Непроизвольные слезы текли только из левого глаза.
В метро и на тротуарах, припорошенных свежевыпавшим снегом, Алекс начала замечать, что незнакомые люди посматривают на нее определенным образом. Их взгляды задерживались на ней. Женщина в клетчатом мохеровом пальто рассматривала Алекс с пугающим вниманием, хмурясь словно бы от растущего беспокойства. Мужчина, чьи запястья побелели, оттянутые кучей пластиковых пакетов, таращился на Алекс, пока она наконец не вышла из поезда.
Что люди видели в ее ауре, что за вонь от нее исходила?
Возможно, ей это мерещилось. Но, может, и нет.
Ей было двадцать, когда она приехала в город. В те времена у нее еще хватало сил использовать вымышленное имя и она еще верила, будто подобные жесты чего-то стоят и что-то означают, – то, что она делает, на самом деле не происходит в ее реальной жизни. Тогда она вела списки: названия мест, куда ходила с мужчинами. Рестораны, в которых хлеб и масло включают в счет. Рестораны, в которых твою салфетку складывают, когда выходишь в туалет. Рестораны, в которых подают только стейки, розовые, но безвкусные, и толстые, как книги в твердых переплетах. Бранчи в середнячковых отелях с неспелой клубникой и слишком сладким соком, кашеобразным от мякоти. Но привлекательность списков быстро улетучилась, или что-то в них начало ее угнетать, и она прекратила их вести.