Господин с кошкой - стр. 22
В воспитательных рассказах бабушки часто встречался некий «бедный мальчик». Бедный в смысле нищий. Например, как бабушка, купившая в булочной пряников, увидела на крыльце замерзшего бедного мальчика, который просил хлебца (о боже! какая литературщина! но как я был разжалоблен и испуган!), и как она развернула фунтик и дала ему пряничка. И как он, бедный и голодный, благодарил.
О, знаменитая поговорка тех лет: «другие дети не имеют то, что ты имеешь». Чаще всего это была неправда – ну что я такого имел в пять – семь лет? Жил в коммуналке с папой и мамой, бабушкой и няней в одной комнате? А потом – в другой коммуналке – только с папой и мамой.
Однако я верил, и очень жалел бедного мальчика. И странное дело! Я никогда не голодал, и даже, если можно так выразиться, не недоедал. Не было такого в моей жизни. Но всегда – и поныне – с огромным трудом и некоей даже душевной мукой выкидываю еду в помойку. И буквально до самого последнего времени, выбрасывая зачерствевший хлеб или заветрившийся в дальнем углу холодильника какой-то мясной недоедок, я думал:
«Вот ведь, а лет этак через пять, сидя на чемоданчике, в толпе беженцев, уже который день ожидая поезда на Ростов, каждый такой выброшенный кусочек по три раза вспомню…»
А может, ничего странного.
Помню, как бабушка мазала мне масло на хлеб. Тоненько, так что хлебные поры видны. Конечно, это было правильно – зачем ребенку маслом обжираться? Чтоб потом дразнили «жиртрестом»?
Но папа говорил:
– Ты что так мало масла мажешь? Что, разве Сталинград пал? Не бойся, не скупись. Сталинград выстоял!
Мне было пять лет. 1956 год. Сталинградская битва тогда была ближе, чем сейчас путч 1991 года. Такие дела.
Лесопарковая зона
ограничения прав собственности.
Почти все дети иногда мечтают умереть – чтобы отомстить злым взрослым. Чтобы подглядывать, как родители плачут и каются.
Я не был исключением, я рисовал себе точно такие же картины. Одно меня смущало: вот я насытился их раскаянием и вышел из-за занавески. Мне всегда представлялось, что я стою за тяжелой портьерой в старинной комнате, освещенной свечами, а мама с папой рыдают над кружевным гробиком. Но вот я вышел и говорю: «Не плачьте, я пошутил, но в дальнейшем ведите себя хорошо!»
Могу себе представить, как бы меня выпороли за такие шутки.
Шутки шутками, но мысли о самоубийстве меня посещали и в юности. Тут меня останавливало другое: я знал, что не смогу покончить с собой в нашей квартире, на лестнице и даже во дворе. Я думал о родных. Как им будет жить в такой квартире, подниматься по такой лестнице, идти по такому двору! Вдобавок странный оттенок – я боялся осквернить, опоганить своим мертвым телом наш уютный теплый дом, наш двор.