Господин Гексоген - стр. 30
Москва переливалась стеклянными вспышками окон, белыми чешуйками зданий, прожилками проспектов и улиц. Она напоминала крыло белой бабочки с тонким цветным узором. Белосельцев вглядывался в панораму города, различая нервные волокна и линии, капилляры с прозрачным соком, упругие опоры, соединяющие город. Высотные здания своими остриями закрепляли Москву на земле, не давали ей улететь. Монастыри и храмы соединяли ее с небесами, устремляли ввысь. Проспекты, разбегаясь в разные стороны, как тугие стропы, растягивали ее на равнине. Белые дымы, словно огромные шелковые парашюты, влекли ее в ветряные дали.
Отряды повстанцев уходили из Дома Советов, атаковывали министерства и штабы, захватывали центры управления и связи. Стрельба у военного объекта в районе метро «Динамо». Схватка в здании ТАСС. Попытка пробиться в Министерство внутренних дел. Рывок к небоскребу МИДа. Казалось, еще усилие – и враг будет изгнан из города, войска поддержат повстанцев, перехватчики ПВО станут догонять самолеты с предателями, сажать их на военные аэродромы. Слабая воля вождей, трусливое прозябание лидеров лишили повстанцев победы. Танки генерала Грачева гвоздили по Дому Советов, вырывая из белого здания клочья огня и копоти. У стены стадиона каратели генерала Романова расстреливали пленных повстанцев.
– Цель, которую мы поставили, – огромна, непомерна и свята. Россия, тысячелетняя, родная, великая, гибнет у нас на глазах навсегда, как Атлантида, как Майя. Мы, только мы, тайные патриоты России, можем ее спасти. Удержать на плаву, не дать погрузиться в бездну. Эти дни, недели и месяцы покажут миру, сохранится ли Россия и населяющий ее народ или от русских останутся романы Достоевского, свиток древней летописи, довоенное издание Пушкина, помещенные в библиотеку Конгресса. Цель свята. Средства для ее достижения не имеют ограничений. Взрыв атомной станции или сожжение останкинской вышки допускаются для достижения цели. Этика членов нашего общества сводится к абсолютному подчинению, к безоговорочному выполнению приказа, к безропотному повиновению. Это не слепая тупость командования, не свирепая диктатура властвования, а свободный выбор русского офицера, дававшего присягу на верность Родине, продолжающего исполнять святую присягу в условиях оккупации. Повторяю, священная цель оправдывает любые ведущие к победе средства…
Белосельцев был возбужден. Он радостно внимал Гречишникову. Был наперед с ним согласен. Был готов подчиняться братству. Рисковать, умирать, истреблять ненавистных врагов. Был снова не одинок, был с друзьями. Был награжден их доверием. Был принят в их тайный священный круг. Его опыт, умение разведчика, его ненависть и любовь, страстное желание служить, завершить свою долгую жизнь осмысленным, главным поступком – все это находило теперь выражение. Москва, в драгоценном мерцании кремлевских соборов, повитая сиреневой дымкой, в тончайшей позолоте осени, призывала его. Своей открытой, разъятой грудью, алым, пульсирующим сердцем, любящим и ненавидящим, он прижимал к себе Москву, окроплял своей кровью, окружал сберегающим дыханием.