Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - стр. 25
– Когда привал? Забыли? – услышал он за спиной звучный и негодующий голос лейтенанта Давлатяна; его голос всегда удивлял Кузнецова своей наивной чистотой, почему-то рождал приятные, как отошедшее прошлое, воспоминания о том, что было когда-то милое, беспечное школьное время, в котором, вероятно, жил еще сейчас Давлатян, но которое смутным и далеким вспоминалось Кузнецову.
Он с усилием обернулся: шею сдавливал, холодил влажный целлулоидный подворотничок, выданный старшиной в училище.
Давлатян с худеньким большеглазым лицом, в отличие от остальных без подшлемника, догонял Кузнецова и на ходу аппетитно грыз комок снега.
– Послушай, Кузнецов! – сказал Давлатян стеклянно звонким, школьным голосом. – Я, знаешь, как комсорг батареи хочу с тобой посоветоваться. Давай, если можешь.
– А что, Гога? – спросил Кузнецов, называя его по имени, как называл и в училище.
– Не читал роскошное немецкое сочинение? – Посасывая снег, Давлатян вынул из кармана шинели вчетверо сложенную желтую листовку и насупился. – Касымов в кювете нашел. Ночью с самолета бросали.
– Покажи, Гога.
Кузнецов взял листовку, развернул, пробежал глазами по крупным буквам текста:
Сталинградские бандиты!
Вам временно удалось окружить часть немецких войск под вашим Сталинградом, который превращен нашим воздушным флотом в развалины. Не радуйтесь! Не надейтесь, что теперь вы будете наступать! Мы вам еще устроим веселый праздник на вашей улице, загоним за Волгу и дальше кормить сибирских вшей. Перед славной победоносной армией вы слабы. Берегите свои дырявые шкуры, советские головорезы!
– Прямо бешеные! – сказал Давлатян, увидев усмешку Кузнецова, дочитавшего листовку до конца. – Не думали, наверно, что в Сталинграде им жизни дадут. Как смотришь на эту пропаганду?
– Прав, Гога. Сочинение на вольную тему, – ответил Кузнецов, отдавая листовку. – А вообще такую ругань еще не читал. В сорок первом писали другое: «Сдавайтесь и не забудьте взять ложку и котелок!» Забрасывали такими листовками каждую ночь.
– Знаешь, как я эту пропаганду понимаю? – сказал Давлатян. – Чует собака палку. Вот и все.
Он смял листовку, бросил ее за обочину, засмеялся легким смехом, снова напомнившим Кузнецову нечто далекое, знакомое, солнечное, – весенний день в окнах школы, испещренную теплыми бликами листву лип.
– Ничего не замечаешь? – заговорил Давлатян, подстраиваясь к шагу Кузнецова. – Сначала мы шли на запад, а потом повернули на юг. Куда мы идем?
– На передовую.
– Сам знаю, что на передовую, вот уж, понимаешь, угадал! – Давлатян фыркнул, но его длинные, сливовые глаза были внимательны. – Сталинград сзади теперь. Скажи, вот ты воевал… Почему нам не объявили пункт назначения? Куда мы можем прийти? Это тайна, нет? Ты что-нибудь знаешь? Неужели не в Сталинград?