Город и псы. Зеленый Дом - стр. 11
– Нашивка есть?
Раб внимательно изучает куртку в свете фонарика.
– Нет.
– Иди в толчок и присмотрись, нет ли пятен. И пуговицы проверь, не другого ли цвета.
– Уже почти час, – говорит Раб.
Альберто кивает. В дверях первого взвода он оборачивается к Рабу.
– А шнурки-то?
– Я только один достал, – отвечает Раб. И, помолчав, добавляет: – Извини.
Альберто пристально смотрит на него, не чертыхаясь, не смеясь. Пожимает плечами.
– Спасибо, – говорит Раб. Он опять положил руку на плечо Альберто и заглядывает ему глаза. Лицо озаряет робкая, заискивающая улыбка.
– Да я ради смеха, – быстро говорит Альберто. – У тебя вопросов по химии нет? Я в ней не шарю.
– Нет, – отвечает Раб, – но у Круга, наверное, есть. Кава давно еще вышел и пошел к классам. Они сейчас решают, наверное.
– У меня денег нет. Ягуар хапуга.
– Одолжить тебе?
– А у тебя есть?
– Немножко есть.
– Двадцать солей найдется?
– Двадцать найдется.
Альберто хлопает его по плечу.
– Отлично, мужик, отлично! А то я совсем на мели. Если хочешь, могу рассказиками отдать.
– Нет, – говорит Раб, опуская глаза, – мне лучше письмами.
– Письмами? У тебя девушка есть? У тебя?
– Пока еще нет. Но, может, будет.
– Ладно, договорились. С меня двадцать писем. Но мне надо посмотреть письма от нее. Чтобы стиль знать.
В казармах пробуждается жизнь. Из разных дортуаров курса до Альберто с Рабом доносятся шаги, хлопанье дверей, временами ругательства.
– Сменяются, – говорит Альберто, – пошли.
Они заходят в казарму. Альберто идет к койке Вальяно, наклоняется, вытаскивает шнурок у него из ботинка. Потом начинает обеими руками трясти спящего.
– Мать твою, мать твою, – испуганно вскрикивает тот спросонья.
– Час ночи, – сообщает Альберто. – Иди дежурь.
– Если раньше времени разбудил, убью гада.
На другом конце казармы Удав орет на разбудившего его Раба.
– Вот тебе винтовка, вот тебе фонарик, – говорит Альберто. – Если хочешь, дрыхни дальше. Но патруль во втором взводе, предупреждаю.
– Правда, что ли? – говорит Вальяно, садясь на койке.
Альберто идет к себе, раздевается.
– Вот шутники, блин, – говорит Вальяно, – клоуны сраные.
– Что такое?
– Шнурок сперли.
– Тихо там! – кричит кто-то. – Дежурный, заткни этих пидоров.
Альберто слышит, как Вальяно крадется в темноте. И характерный шум рядом с койкой.
– Шнурок уводят! – взвывает он.
– Дождешься, морду тебе начищу, Поэт, – говорит Вальяно и зевает.
Через мгновение тишину прорезает свисток часового. Альберто не слышит, он спит.
Улица Диего Ферре – всего триста метров в длину, и, зазевавшись, прохожий легко может принять ее за тупик и пропустить. Если смотреть с угла проспекта Ларко, видно, что в двух кварталах ее замыкает двухэтажный дом с садиком за зеленой оградой. На самом деле он стоит на узкой улочке Порта, которая пересекает Диего Ферре и душит ее в зачатке. Между проспектом Ларко и улицей Порта улицу Диего Ферре перерезают еще две параллельные – Колумба и Очаран. В двухстах метрах к западу обе они резко обрываются Резервной набережной с парапетом из красного кирпича, змеящейся вдоль всего Мирафлореса и служащей городу границей, потому что возвели ее у края утесов, над шумливым, серым, чистым лимским морем.