Город и псы - стр. 25

– Всё правильно, Петрович, – подхватил водила, – тем более, что всё так и было.

– Ладно, – махнул рукой Ронин, – что было, то было, а что будет, – то и будет, – Я сейчас пойду пешком через Ольховку, – сказал он, имея в виду заросли молодой ольхи, обрамляющие лесополосу, – а вы останетесь здесь и дождётесь гостей. Им и изложите свою версию случившегося. А я никому и ничего не хочу объяснять. Кому буду нужен, – тот сам меня найдёт. – Он растерянно и грустно улыбнулся. – Собак не трогайте, – пусть сами их и таскают, – добавил он и, коротко простившись, медленно побрёл в сторону леса.

– Домой не ходи! – крикнул ему вдогонку Петрович, – перекантуйся где-нибудь. Можно у меня. Только не забудь брякнуть по мобильнику, но Ронин, не отвечая и не оборачиваясь, снова махнул рукой и ускорил шаг. Проходя мимо собачьей труповозки, он на секунду остановился и прислушался, с замиранием сердца пытаясь уловить за её брезентовой ширмой любые шорохи и звуки, которые хотя бы отдалённо напоминали тихое поскуливание или тонкий, протяжный вой. Но всё было тихо.

Утро уже вступало в свои законные права и набирало силу, растекаясь по всему горизонту потоками лавы из солнечного света и тепла, и, смешивая на своей палитре нежные, весенние акварели красок. Ветер незаметно стих, а мороз резко пошёл на убыль, уступая место ещё неуверенной и осторожной оттепели. Сергей шёл знакомыми, уже не раз хоженными, и так любимыми им тропинками лесополосы, словно по живому острову, среди мёртвого моря. Он шёл и плакал, не вытирая слёз. Может быть, впервые за многие годы, с тех пор, как похоронил Рэкса. Боль, которая, казалось, уже утихла навсегда, вдруг проснулась в нём с новой силой, и наполнила сознание какой-то тяжёлой и мутной отравой, долго и тайно копившейся в душе и не нашедшей для себя ни спасительного выхода, ни противоядия.

В приёмной директора, как всегда, было тихо и пусто. Интерьер её безлюдного холла, выдержанный почти в спартанском стиле, не изобиловал ни итальянской мебелью из красного дерева, тонко убранной деревянной, ажурной вязью, ни ансамблем мягких кресел с софой и пуфиками, из чёрной, турецкой кожи. Вместо этого стоял простой, офисный шкаф, эпохи брежневского застоя, служивший примитивным бумагохранилищем, да два старых кресла, которые при ближайшем рассмотрении оказывались не кожаными, а обтянутыми не очень дорогим и не очень добротным белым дерматином, местами уже давшим паутинку мелких трещин. Большое канцелярское бюро, как образец безвкусицы, красовалось посередине помещения, и скрадывало и без того тесное пространство. Всё это должно было внушать посетителю мысль о том, что главное здесь, – это работа, а не обстановка. Что касалось всегдашней тишины в приёмной, то это обусловливалась тем, что заместители и начальники разных отделов и служб были приучены лишний раз не беспокоить босса без особой нужды и не бегать к нему с пустяшными бумажками, не требующими его личного вмешательства или подписи. Чины пониже, начиная с начальников смен и, кончая простыми охранниками, – те и вовсе должны были загодя записываться на приём через очаровательную секретаршу Эллочку, которая хоть как-то скрашивала этот унылый, канцелярский пейзаж.