Горький вкус свободы - стр. 3
– Кто там? – тихо спросила я и тотчас об этом пожалела, ибо вопрос сразу же показался мне невероятно глупым. Очевидно, что в туалете для мальчиков-старшеклассников могут находиться только эти самые подростки, которых я в глубине души побаивалась, хотя они никогда не обижали меня.
Открылась дверь одной из кабинок, и несколькими секундами позже в коридор вышел незнакомый мальчик, который выглядел лет на двенадцать. Он был одет в черные брюки и туфли, белую рубашку и темный пиджак, который был расстегнут. Подросток дрожал всем телом, а по его лицу градом катились слезы.
– Почему ты плачешь? – немного испуганно спросила я, внимательно разглядывая его.
Выяснилось, что сегодня у него умерла мама. Вернее умерла она еще полтора дня назад, но стало известно это только днем, так как она жила одна. Оказалось, что Саша учится в восьмом классе и он из детдома. Просто писал у нас олимпиаду по математике. В смерти мамы винит себя, так как ее можно было спасти, если бы он не «свалил на все готовое» три года назад, бросив ее одну. Женщина выросла в советском детдоме, окончила какой-то техникум и даже успела поработать несколько лет на каком-то заводе. Потом родился Саша, она потеряла ту работу и всю его сознательную жизнь трудилась уборщицей в нескольких умирающих бюджетных учреждениях. Трудилась за копейки.
Саша приземлился напротив меня и говорил-говорил-говорил… Сбивчиво, смотря в пол, постоянно всхлипывая и ковыряя ногти. Впервые в жизни я решилась сесть на пол, хотя мама всегда говорила, что я могу простудится или испачкать одежду.
Мальчик перешел в пятый класс, когда погиб Мишка – его лучший друг из достаточно обеспеченной по меркам Орехово (это поселок городского типа в 400 километрах отсюда) семьи. Когда Мишка был жив, то делился с ним едой и деньгами. Карманными маленькими деньгами, которые платил отец Мишки за успехи сына в учебе. Мишкины родители Сашу ненавидели и даже запрещали им вместе играть. «На то была причина», – подчеркивает Саша, но наотрез отказывается назвать ее.
– Когда Мишка умер, просто было нечего жрать. Мне терять уже было нечего. Просто нечего. Мама отдавала ползарплаты всяким мошенникам и коммивояжёрам, – я не стала спрашивать, кто это, – могла просто взять и потерять деньги или забыть, куда их положила и все…Это пиздец полный… извини, что матерюсь… – Саша впервые поднял голову и кинул на меня короткий взгляд, а я не стала говорить, что это первое матерное слово, которое я услышала. – Я ее любил, просто потому что у нее, кроме меня, никого не было… Хотя бы поэтому, наверное, любил… Или заставлял себя ее любить… Я не знаю… Через несколько дней после того, как умер Мишка, я сварил борщ, когда она была на работе… Когда она пришла, я налил ей суп, дал хлеба и сел напротив. Она даже не спросила, ел ли я, не спросила, почему я себе не налил (я знал, что этого супа должно хватить на неделю, так как ингредиенты для него были куплены на последние деньги, а второго у нас вообще не было)… Просто поела и все, будто я не человек. Никогда не спрашивала, как у меня дела в школе, не интересовалась, откуда я беру деньги… Я сказал, что Мишка погиб… Она спросила, кто это, хотя я часто ей рассказывал про него… Я разозлился и ничего ей не ответил. На работу меня никто не брал… Не потому что маленький, а потому что меня все там ненавидели… Говорили, что я буду воровать… На самом деле я в жизни ничего не украл…