Горький шоколад - стр. 2
– А бабушка консервирует, – продолжал Тимур, – на даче выращивает клубнику. Крупная! А какая сладкая! И вот на зиму, значит…
С тех пор летние короткие ночи стали особенно тревожными, мир медленно погружался в стоячее, душное марево, из которого нет выхода. Только небо, ярко-голубое, льет безразлично свой жаркий свет…
– Терпеть не могу клубнику! – отвечает Маша, – и лето – тоже.
– Ну, даешь… – удивляется Тимур, – как хорошо ведь летом! Выезжаешь на дачу к бабушке. И вот сидишь где-нибудь, читаешь. А вокруг… цветы, бабочки… Красота!
– Ты ездишь на дачу?
– Конечно. Или на море. Как здорово купаться… рано утром… Скажи, а почему ты не любишь клубнику?
– Аллергия.
– Ой, вот не повезло… В детстве клубнику ел прямо с грядок. Здорово!
– Мне иногда снится лес… там, знаешь, – Маша замолчала, ей хотелось рассказать про ручей и про густые ели. То самое место. Орешник. Яркой волной зеленого, дикими полями и перелесками проливался сон, и как радостно ступать по мягкой, теплой земле, усыпанной иголками. Но было, кроме покоя и красоты, еще какое-то чувство. Сон начинался всегда одинаково – разувшись, Маша переходила ручей. Босоножки она несла в руке. И там, на другой стороне, продолжался тот же самый лес. Тот же самый, но иной. Березовые рощи сменяются солнечными лугами, по небу плывут белые облака. Радость? Нет, не совсем. И не грусть, и не равнодушие. Чем дальше – тем прекраснее дали, тем больше света, даже стройные стволы деревьев отливают золотым, и каждый лист – как тончайший изгиб единого, бесконечного, кружева. Так хорошо здесь, но нельзя сказать: счастье в этом или печаль. Ощущение из иного измерения. Маша не может подобрать точного слова, выразить это непонятное странное чувство. И молчит.
– Вот-вот, – подхватывает Тимур, – лес мне тоже снится! А еще небо! И ты летишь по небу, да?
– Не знаю… нет, не совсем.
– Я часто летаю во сне! – продолжает он.
Его голос самоуверенный, и вид очень довольный.
«Подумать только! Какие сны!.. И жизнь как четкий вектор на белом листе бумаги».
2.
Тимур и Маша познакомились в этом году, в самом начале весны. Он выступал на конференции, посвященной творчеству Льва Толстого. Строгий костюм, вьющиеся волосы, разделенные на пробор, и тонкое, даже утонченное, лицо с небольшими темными глазами, а в спокойном, тихом голосе чувствовался ум. Но Маша могла и забыть, если бы в тот же самый вечер они не встретились в автобусе. Теперь он был в очках и стоял, держась за верхний поручень. За окном плыли новостройки, тесные дворы, заставленные машинами, и редкие чахлые деревья у подъездов – обычная серость спального, многолюдного района. Снег еще только сходил, по асфальту ползли желтоватые ручьи, и сугробы на газонах казались черными, словно гниющими изнутри.