Горький шоколад - стр. 17

Довольно.

Вы хотели свободы? Мы свободны. А, значит, счастливы, не так ли? Мы все равны. Слушаем одни и те же новости и пьем по утрам один и тот же бодрящий напиток. Одинаковые машины развозят нас в офисы на работу. Президент с трибуны отчитывается перед нами за бюджетные и прочие расходы великой страны. Он не посмеет повысить свой ровный и спокойный, будто кафельная плитка, голос. Он знает, жизнь его зависит от угрюмо-довольного причмокивания молчаливого, безгласного большинства. И он будет стараться. Да, каждый будет свободен и счастлив. Прежде всего. У каждого будет собственная кровать и тумбочка с телевизором.

Все мы живем в разряженном воздухе катастрофы и благополучия; сумерки смерти окутали город, и похоронный звон доносится из каждого незамурованного сердца. Но в топкой бездне чужих глаз вы не увидите ничего, кроме молчания.

После дождя асфальт просох. Выглянуло солнце, и стало ясно: лето ушло окончательно, безвозвратно; в прохладных лучах, сверкающих над крышами, зрел неуловимый, прозрачно-белый разлив, тот самый особый, стоячий, почти осязаемый свет, свойственный ясным дням сентября и октября.

Сквозь широкие, в полстены, окна Макдоналдса была видна шумная мостовая, по которой туда-сюда сновали деловые сосредоточенные люди, а вдалеке, за дорогой, высился ровный ряд подстриженных деревьев. Желтоватые шары крон под ясным синим небом.

Таня с подносом пробралась к крайнему столику перед окном. Маша еле успевала за ней. В этот обеденный час свободных мест почти нет, и нужно было торопиться, если заметил, что где-то человек вот-вот собирается встать и уйти.

Сегодня в Макдоналдс с ними за компанию отправился и Санчо. Он-то и следил, чтобы вовремя найти свободный стол. «Не суетись, – заметила Таня, – если что, мы всегда можем пойти на лавку. На улицу. Под деревьями даже лучше».

Гремела какая-то невнятная музыка, похожая на сухой перебор щепок, все рассыпалось и мельчилось, и не существовало: каждый звук мелодии пропадал, сменялся другим, новым, а другой, в свою очередь, так же бесцельно и бессмысленно проваливался, исчезая, в общем шорохе. Быть может, именно от этого Маша ощущала тревогу. Она плохо слушала, о чем разговаривали Таня и Санчо.

Таня вчера коротко постриглась под мальчика. Теперь ее глаза, подведенные тушью, казались еще больше, а тонкий, чуть вздернутый нос и мелкие веснушки на скулах придавали лицу выражение какой-то веселой и грубой детскости.

– Нет, ну а что… – продолжил Санчо, – что в этом такого. Хочу я сказать.

Вздрогнув, Маша поймала себя на том, что не знает, о чем только что шла речь. Перед ней стоял пластиковый стакан с дешевым чаем и чизбургер, какой брала она каждый день. Она еще не сделала и одного глотка, хотя сидели они уже минут десять.