Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников - стр. 99
А вот что говорится в той же книге о русских: «…мне пишут яростные упреки: я, будто бы, “ненавижу народ”. Это требует объяснения. Скажу откровенно, что люди, многоглаголящие о своей любви к народу, всегда вызывали у меня чувство недоверчивое и подозрительное. Я спрашиваю себя – спрашиваю их – неужели они любят тех мужиков, которые, наглотавшись водки до озверения, бьют своих беременных жен пинками в живот? Тех мужиков, которые, истребляя миллионы пудов зерна на “самогонку”, предоставляют любящим их издыхать от голода? Тех, которые зарывают в землю десятки тысяч пудов зерна и гноят его, а голодным – не желают дать? Тех мужиков, которые зарывают даже друг друга живьем в землю, тех, которые устраивают на улицах кровавые самосуды, и тех, которые с наслаждением любуются, как человека избивают насмерть или топят в реке? Тех, которые продают краденый хлеб по десяти рублей фунт? Я уверен, что любвеобильные граждане, упрекающие меня в ненависти к народу, в глубине своих душ так же не любят этот одичавший, своекорыстный народ, как и я его не люблю. Но, если я ошибаюсь, и они, все-таки, любят его таким, каков он есть, – прошу извинить меня за ошибку, – но остаюсь при своем: не люблю».
Допустим, все сказанное – правда (на самой деле – не все); но ведь Горький правду не любил. Зачем же он ее высказывает? Действительно, стоит ли всегда говорить правду? О наготе отца, допустим? Ведь, кроме правды, существует понятие такта; это и есть, если угодно, «культура». Да, русских («мужиков») Горький не любил; но любил ли он евреев, если решался на такие рискованные противопоставления? У Горького – все то же алиби: априорно завышенная оценка культурного человека как прежде всего хорошего работника. <…> Здесь – уже известное нам отождествление культуры с буржуазными добродетелями дисциплины и организованности, – и изнутри вырастающий мотив насилия, закабаленности культурой. При этом культурные евреи всячески «выдвигаются», буквально выпихиваются в первые ряды; а первые ряды, как известно, – наиболее удобная мишень. Этот метод был принят на вооружение кое-кем поважнее Горького. «Еврейское засилье» первых двадцати лет, помимо всего прочего, сильно попахивает провокацией[87]. И этот трюк действует до сих пор <…>. В этой провокации Горький сыграл немалую роль. Это он придумал отождествить тип еврея с типом культурного насильника, своего рода социалистического плантатора. Это он редактировал книгу о Беломорканале, украсив ее портретами орденоносных энкаведешников с еврейскими фамилиями. Все, что я знаю <…> о Горьком, бесконечно убеждает меня в одном: Горький евреев не любил. Его прославленное филосемитство – маскировка, камуфляж, защитная реакция, цензура бессознательного. Осуждение антисемитизма – достаточно условный жест культурного этикета, и как раз к таким «правилам хорошего тона» особенно чутки всякого рода парвеню. Горький не любил евреев так же, как он не любил интеллигентов, не любил большевиков, буржуев, мужиков, как не любил в конце концов навязанную ему «культуру», которую трактовал как насилие именно потому, что его она насиловала. Вопрос: не он ли, так сказать, и насадил антисемитизм в советской России? [ПАРАМОНОВ (II). С. 169–170]