Горькая брусника 2 Дар ведьмы - стр. 16
– Я так по тебе соскучился, – шептал он куда-то в шею. – М-м-м мой любимый сонный запах, самый вкусный и сладкий.
А я вдыхала его запах, смешанный с ароматами леса и гор, которым он пропитался насквозь, и прижималась к нему теснее. Потом мы долго целовались и никак не могли остановиться. За неделю разлуки мы успевали истосковаться друг за другом.
– Хочу видеть тебя каждую минуту, каждую секунду. И чтобы ты всегда была в пределах моей досягаемости. Я стал ненавидеть календари, на которых зачёркиваю дни до нашей встречи, – шептал Матвей.
Кожа на моём теле, словно светлячки ночью, вспыхивала и горела от его прикосновений, жар в крови разгорался всё ярче и ярче. От поцелуев кружилась голова. Мои пальцы, касающиеся гладкой кожи Матвея, как будто получали сверхосязание: точно знали, как доставить ему наиболее острое удовольствие. Каждый его стон звучал для меня песней и добавлял возбуждение. До встречи с Матвеем я не знала о своей страстности, подозреваю, именно он её разбудил, ни у кого бы другого не получилось. Наша любовь изначально не была платонической, слишком много в ней имелось физической страсти. Мы подходили друг другу будто два пазла, две половинки целого.
Когда Матвей засыпал, я, подремав ещё немного, вставала, принимала душ и отправлялась готовить завтрак. За два выходных, что мы проводили вместе, выбирались из квартиры лишь в магазин за продуктами. Как-то в один из его приездов я потащила Матвея на выставку современной живописи, после часа просмотров, я заметила: он смотрит лишь на меня и совсем не обращает внимания на картины. Его взгляд тревожил и волновал так, что вскоре вместо картин я видела только его лицо. К выходу из выставки мы почти бежали, а потом неслись домой, взявшись за руки. После этого случая решили оставить культурные мероприятия на потом, когда будем жить вместе и вдоволь насытимся друг другом. Тогда мы не подозревали, что самыми трудными будут для нас шесть месяцев до окончания моей учёбы.
Квартиру родители Матвея обставили в авангардном урбанистическом стиле хай-тек модном в девяностых годах: белые и чёрные краски стен и пола, металл, стекло, минимум мебели. В совмещённой с кухней гостиной стоял вычурный стол на блестящей железной ножке из трёх переплетённых между собой змей, столешницей служило толстое прозрачное стекло, на котором при касании пальцев к нему оставались мутные отпечатки. Кухонные шкафы, электрическая печь и приборы отливали серебристым цветом. Такого же цвета вдоль стены располагались консоль под телевизор и шкаф-прямоугольник с открытыми полками. Жёсткий светло-серый диван и два кресла пытались слиться со стеной, что вполне успешно им удавалось. На металлических стульях с высокими спинками было неудобно сидеть. Мне не нравилась обстановка в квартире, я чувствовала себя неуютно. Приготовив поесть, старалась не задерживаться в гостиной, сразу отправлялась в комнату Матвея. С двух лет он жил в лесном посёлке с бабушкой, напитывался яркими красками природы, его, видимо, тоже угнетал чёрно-бело-металлический окрас квартиры, поэтому свою комнату он обставил по-своему, абсолютно в диссонансе с общей стилистикой. Кровать, шифоньер, стол и книжный шкаф, сделанные из дуба, радовали глаз мягким солнечным оттенком, на полу лежал небольшой светло-кремовый ковёр, окно украшала белоснежная тюлевая занавеска. Мой любимый жил в этой комнате, пока учился в институте, по его окончании он сразу вернулся в Вереево. Эти пять лет единственные прожитые им вместе с родителями. Будучи инженерами, они, оставив маленького сына на бабушку, трудились в разных странах на строительстве атомных электростанций. Когда я поселилась в их квартире, они как раз работали в Иране. Я надеялась, что успею доучиться до их возвращения, но мои надежды не сбылись. Я была на пятом курсе, когда получила от Матвея сообщение: в начале января его родители возвращаются на родину. Сказать, что я разволновалась, значит, ничего не сказать. Я запаниковала: находиться в одной квартире с по сути незнакомыми мне людьми, пусть даже родными моего парня, было страшновато.