Горизонты исторической нарратологии - стр. 12

собственной активности (путешествие, новая оценка мира) или “активности” обстоятельств (биологические изменения, действия антагонистов, природные или исторические перемены)»[32]. Столь широкое понимание событийности соотносимо с авантюрной картиной мира, где на передний план выходит фактор непредсказуемости, беспрецедентности, того или иного рода «новизны».

Наконец, согласно наиболее мягкому определению Поля Рикёра, «событие – это то, что могло произойти по-другому»[33]. Такая характеристика событийности отсылает нас к опыту новейшей литературы, к нелинейной, вероятностной картине мира, теоретически осмысленной в синергетике.

Событийность того, что может претендовать на статус события, удостоверяется или, напротив, дезавуируется тем, как это излагается. В частности, местом, отводимым произошедшему в порядке событий, именуемому в современной нарратологии историей.

Нарратологическую «историю» порой отождествляют с «фабулой». Это не вполне правомерно. Русской формальной школой фабула мыслилась преимущественно как некий объективно существовавший жизненный материал для сюжетосложения. Нарративная история не такова.

Говоря в самом общем значении, история – это время человеческого присутствия в мировой жизни, то есть время, обладающее смыслом, а потому подлежащее интерпретации, которая представляет собой ни что иное как диалогическое понимание. Любая интерпретация (в частности, нарративная) имеет двоякую направленность: не только на интерпретируемый объект, но и на действительного или потенциального адресата. Ибо смысл не существует вне сознания, однако он и не сводится к чьей-нибудь субъективной значимости. Смысл (со-мысль) интерсубъективен. Это то, что объединяет нескольких (минимум двух) или многих мыслящих субъектов.

Соответственно нарративное (повествуемое) содержание не существует ни объективно (вне сознания), ни субъективно (внутри сознания), оно интерсубъективно и пребывает между сознаниями в качестве смысла. Репрезентация какой-либо истории (в отличие от хронологической фиксации цепочки эмпирических фактов) не сводится к информации, сообщаемой повествователем. Информативность повествуемой истории принципиально неотделима ни от ее ценностной интерпретации со стороны повествующего, ни от его иллокутивной интенции – внутренней установки на результативность данного рассказывания в данной коммуникативной ситуации.

Вследствие смысловой природы истории, как замечает Хейден Уайт, мы неизбежно вынуждены «выбирать между конкурирующими интерпретативными стратегиями при любой попытке рефлексии над историей-в-целом»