Горелое озеро - стр. 29
«Алина, не молчи. Я действительно был неправ. Но меня тоже мучает эта неопределенность. Нам нужно окончательно разобраться и поставить все точки над i».
Дальше переписка обрывалась. Наверное, мама регулярно чистила этот чат. Ноги у Марины стали тяжелыми, как будто чужими. Она опустилась на влажную скамейку, не чувствуя ни сырости, ни холода. Мир, который только-только стал вновь налаживаться, рухнул. На этот раз окончательно. И его разбила мама. Та самая мама, которая печет куличи и украшает иконы. Которая совсем недавно кропотливо выбирала папе новый деловой костюм в подарок на день рождения. Какое чудовищное лицемерие! Марина швырнула Алинин телефон в кусты шиповника, еще покрытого прошлогодними желтыми листьями, и зарыдала.
«Никогда больше не пойду в эту церковь! Одно вранье! Везде, повсюду вранье! Дрянь, какая же она дрянь! В сто раз хуже бабушки. Предательница! Ненавижу, больше всех на свете ее ненавижу!» Марина пыталась успокоиться, но тщетно – ее острые плечи вздрагивали от сдавленных рыданий.
– Господи, Маринка, что с тобой? – За спиной девочка услышала взволнованный голос матери. Алина начала беспокоиться, что дочь все никак не возвращалась в храм, и вышла на ее поиски.
– Не подходи ко мне! Никогда больше не подходи! Ты мне не мать, поняла? Ищи свой телефон под кустами! – Марина вскочила со скамейки и скрылась в темноте монастырского двора.
Глава восьмая
Николай Михайлович был нелюдимым и замкнутым. Все время в своих мыслях. Высокий, плотный, слегка сутулый, он молча гулял по территории больницы и не обращал ни на кого внимания. О его возрасте было трудно догадаться: где-то от пятидесяти пяти до семидесяти. Он почти ни с кем не разговаривал, на вопросы отвечал вежливо, но односложно. Единственным развлечением, которое он разделял с персоналом больницы и пациентами, были шахматы. Играл Николай Михайлович вдумчиво и с интересом. Казалось, именно в эти редкие часы он отпускал свою внутреннюю боль и оживлялся.
Для мужчин он был потенциально интересным собеседником, но разговорить его никак не получалось. Женщины в возрасте на него засматривались. Особенно не так давно овдовевшая санитарка Галя с добрыми карими глазами под отечными веками. Шестой размер ее груди терялся на фоне еще более выдающегося живота. Шансов у одинокой Гали было немного: Николай Михайлович только кратко благодарил ее за свежее белье или дополнительную порцию кефира. К ее сетованиям на тоскливую и безнадежную жизнь относился лишь с вежливым сочувствием.
Одним из немногих, с кем Николай Михайлович регулярно общался, был Петр Петрович, главный врач больницы. Николай Михайлович чувствовал к себе по-настоящему неравнодушное отношение доктора и даже переживал, что подводит его тем, что никак не может полностью восстановиться. Петр Петрович был необычайно заботливым: внимательно прислушивался ко всем жалобам пациента, подробно обсуждал с ним новые симптомы и обострение старых. Он незамедлительно купировал острые состояния и просил медсестер и нянечек сообщать ему даже о незначительных изменениях самочувствия Николая Михайловича. Безусловно, такая забота не могла не трогать.