Гонщица - стр. 4
Александру, младшему, на вид было лет шестнадцать-семнадцать. Его русые волосы слегка вились на висках, он единственный из детей был похож на отца. Каждый раз, когда Герман смотрел на сына, он испытывал за это еле уловимую гордость. Ощущение было необъяснимое, сродни осознанию того, что после него на земле останется он сам, только более молодой и красивый. И с гораздо лучшими исходными данными, чем были когда-то у него, Германа Ильина, мальчишки-провинциала из неблагополучной семьи. От этого чувства по телу мужчины разливалось тепло.
Мать Стеллы выглядела значительно моложе Германа, но при более внимательном взгляде становилось видно, что они с мужем были почти ровесники, просто Катерина отлично выглядела. Это была красивая женщина с благородными чертами лица. Господи, как же он до сих пор любил ее! Будто и не прошло двадцати с гаком лет со дня их встречи…
Катерина заметила настрой мужа и слегка ему улыбнулась. В ее взгляде читались любовь и уважение. Герман, наконец-то, выглядел отдохнувшим. В последнее время ему совсем перестало хватать часов в сутках, и Катерина беспокоилась за мужа. Его увлечение стало забирать все свободное время, и этот неожиданный скоротечный отпуск в кругу семьи был для всех настоящим подарком. Она смотрела на мужа, как будто заново изучая его. На вид мужчина сорока пяти лет, это был поджарый человек с волевым лицом и пронзительным взглядом. Герман имел очень хорошее сложение и находился в прекрасной спортивной форме. Катерина подумала о скоротечности времени: вот уже и полжизни прошло… А сколько еще у них впереди! От этой мысли ей стало хорошо.
В кухне появилась Стелла. Герман тут же забыл обо всех и вся. Зазноба дней его суровых озарила помещение своим присутствием.
– О, дщерь! Быстрей садись, нет уже мочи терпеть этот запах!
В кухне действительно стоял невообразимых дух свежеиспеченного хлеба. У Стеллы потекли слюнки. Девушка села за стол на свое место, перед ней уже стояла уха в маленьком бутафорском чугунном котелке.
Катерина вышла из кухни и вскоре вернулась, неся на подносе дымящиеся березовые щепки. Она окунула по одной из них в тарелки всех присутствующих. При этом каждый раз раздавался шипящий звук закипающей на углях жидкости.
– Сейчас умру. Прям тут. Катя, теперь ты понимаешь, почему я столько лет блюду себя только для тебя? – Герман поцеловал жену в предплечье руки, которой она только что вынула погашенную щепку из котелка с его супом.
– Ешь давай, пустобрех, – смеясь сказала она.
– Нормально все! Я тут о любви и верности распинаюсь, а меня пустобрехом называют! – Он приступил к еде. – Ф ума фойти! – Герман закатил глаза от удовольствия.