Гомер Пим и секрет одиссея - стр. 12
Он покачал головой, изумляясь себе. Проблема не в том, откуда Биби-Два знала про ключ, а в том, как и почему зверюшка умела говорить!
Расстройство сознания, вот что с ним стряслось. После прихода Жоржа Финка у него поехала крыша, другого объяснения быть не может. Ибо песчанки говорить не умеют.
Ни в каком случае.
В голове накопилось столько вопросов… Нечего и надеяться обдумать их и тем более упорядочить. Он словно перегрелся. Еще немного – и он не удивится, если из ушей повалит дым.
– Сейчас надо перестать думать, что ты в кинофильме, – пробормотал он.
В сумраке комнаты ключ выглядел меньше, чем он помнил. Надо забрать его, но ведь это нарушение строгого материнского запрета! Или лучше будет просто вернуться к себе в спальню, сделав вид, будто ничего не произошло? Биби-Два хитроумна: уж если ей удалось проникнуть в хижину, значит, и выбраться сама сумеет.
Да, просто нужно вернуться к себе, а завтра утром проснуться в своей кроватке, а в клетке будет спокойно спать его песчанка, и она не будет уметь разговаривать. Все станет как обычно, а он только улыбнется, вспомнив этот сон, такой странный, неотличимый от яви.
Но что-то в глубине души подталкивало поступить наоборот. И едва он сжал в руке ключ, как сразу понял: нужно довериться интуиции и довести все, что происходит, до конца.
Не сомневаясь, что это всего лишь начало.
Стоило Гомеру открыть дверь, как его обдало не только холодком, но и затхлым запахом. Он колебался, не решаясь включить свет. Но в почти кромешной темноте не найти сбежавшую песчанку. А ведь он за этим пришел! И, замирая от страха, он повернул выключатель.
Полицейские заходили сюда пять лет назад, и с тех пор обстановка в монтажной студии так и оставалась неизменной: все вверх дном, толстый слой пыли и даже кружочки паутины повсюду.
Все показалось ему словно уменьшившимся в размерах, как прежде ключ. И гораздо более гнетущим. – Биби-Два, ну пойдем же наконец, это уже не смешно!
Его голос прозвучал странно, тоньше обычного. Это место пробуждало столько воспоминаний, что ему стало не по себе и перехватило горло. Казалось, кинопроектор вот-вот начнет показывать сценки, отснятые на пленку: тяжелые бобины были заряжены, стоило только нажать кнопку… Но Гомер не посмел бы этого сделать ни за что на свете.
Присутствие – а точнее сказать, отсутствие – отца чувствовалось здесь гораздо сильнее, чем в машине или гараже.
Наконец он заметил песчанку: та стояла на стопке бобин. Обрадовавшись, что ее увидели, она перепрыгнула на толстую тетрадь в красной обложке. И хотя страницы разбухли от влажности, Гомер ее узнал – это была тетрадь отца. Тот записывал в нее все, что касалось съемок его фильма: характеристики персонажей, зарисовки декора и костюмов, сюжет, фрагменты сценария – все-все до мельчайших деталей. Этот фильм был его настоящей страстью, отец работал над ним несколько лет. Он никогда бы не бросил эту работу прямо в разгар съемок из-за какого-нибудь безрассудства. Изабель Пим до потери дыхания кричала об этом, но ей никто не верил. Всем казалась правдоподобнее версия «нежданная любовная страсть – перемена образа жизни – начать все с нуля в других краях». И люди жалели несчастную женщину, брошенную одну с малышом.