Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - стр. 3
Ведь никто не возьмет несчастного малыша на руки, не станет укачивать его, когда он, задыхаясь от собственных страхов, не может заснуть. Все дело в том, что отказников запрещено брать на руки – хоть ты лопни от крика! И запрет этот введен для того, чтобы не происходило ненужного привыкания ребенка к медсестре. Потому что если приласкать хотя бы одного маленького террориста, то тут же все остальные бандиты потребуют свою долю любви и участия! А это уже выходит за круг непосредственных обязанностей персонала.
Но ведь такая связь со взрослым критически важна для малютки! Ему жизненно необходимо все время чувствовать, что его любят, о нем заботятся. А когда кроха, не по своей, кстати, вине, лишен этого чувства защищенности, тепла и покоя, он испытывает что-то навроде смертельного ужаса, как если бы его, абсолютно беспомощного и неприспособленного к подобным испытаниям, окунули в ледяную полынью! Он, возможно, и выживет. Но поразивший малыша в детстве душевный холод будет сковывать его потом всю жизнь…
Впрочем, не будем о грустном. Я, например, почему-то уверен, что наибольшие мучения в Доме ребенка мне приносило банальное и всем известное пеленание – представляю, как дико колбасило меня от этой изощреннейшей пытки, применяемой обычно к младенцам! Мне почти наверняка, как и сегодня, кстати, хотелось улюлюкать, дергать ножками, петь и кричать – ведь это же такое счастье – родиться на Земле! А меня опутывали по рукам и ногам, может быть, даже засовывали кляп в рот, чтобы не орал.
И вот я лежу, слегка опечаленный такой наглостью взрослых, ползунок, и неуспевающая менять пеленки у «проклятых засранцев» нянечка от всей души мутузит меня ссаными тряпками, чтобы я впредь не нагружал ее лишней работой. А может она, напротив, жалела всех нас, украдкой смахивая слезу во время кормления из бутылочки? Кто знает, что нам довелось пережить и с кем встретиться в первые годы нашей жизни? Это могли быть как очень добрые, так и не до конца еще определившиеся с нравственными предпочтениями люди…
А вообще все это чрезвычайно скверно, конечно! Никто не вспомнит моего первого, осознанно произнесенного слова. Каким оно было? «Ньяня»? «Медьсися»? «Дем ебенка»? Может, я и говорить-то научился только спустя несколько лет после рождения, что среди детдомовских случается сплошь и рядом. Некому ведь было тогда заниматься с нами, обучать и развивать маленьких отказников.
Никого не обрадовал и мой первый, нетвердый шаг навстречу своему будущему. Да и когда он случился, этот шаг, при таком «заботливом уходе»? Сдается мне, что и ходить нас толком не учили. По крайней мере, до тех пор, пока не перевели из Дома ребенка в Детский дом. Скорее всего, мы так все эти первые два года своей жизни и пролежали в железных кроватках, что-то обиженно лепеча о превратностях судьбы-злодейки.