Размер шрифта

Голоса исчезают – музыка остается - стр. 13

! Но радость длилась недолго, совсем недолго. Он-то не был для освободителей своим. Вначале, пишет он, я был рабом Гитлера, и вот теперь стал рабом Сталина. Получилось: из плена – в плен.

И вновь – мучительнейший вопрос: зачем? «Зачем я три года плена хранил переднюю корочку своего комсомольского билета? Зачем я так подробно рассказывал следователю свою довоенную биографию? Ведь всё это в 1945 году в репатриационном лагере № 211 германского города Бютцова на следствии и суде обернулось против меня!..» Не таким представлял он 1945-й в своих мечтах. У него даже было стихотворение с таким названием и с эпиграфом из Маяковского: «Не надо. Не просите. Не будет ёлки». Вот строки оттуда: «Ёлку б? Не надо. Не будет ёлки – ни ёлочных игл, ни святочных игр. Будут иглы колючей проволоки с играми колющих снежных игл. Вечер – свечи б? В ослепшем вечере даже огарка не будет здесь. Нам и праздновать будет нечего – и нечего есть».

Ему дали «только» десять лет, не пятнадцать каторжных, зашифрованных как «КТР» и обрекавших каторжан при режиме рабского труда и голода на неизбежную, медленную смерть. Правда, ему объяснили знающие люди, что такие, как он, – пополнение сырья конвейера смерти: живые – в шахты, мёртвые – во рвы. Рановато радоваться. И, услышав приговор, Грунин произнёс про себя есенинское: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» Эта строчка вскоре стала эпиграфом к его пронзительному стихотворению:

Родина, все эти годы снилась ты.

Ждал я, что к рукам твоим прильну.

Родина, по чьей жестокой милости

мы сегодня у тебя в плену?

На допросах корчусь, как на противне.

Что ни ночь – в ушах свистящий шквал:

– Ты – предатель, изменивший родине!.. —

Только я её не предавал.

Офицер, собой довольный, розовый,

чуть взбодрённый, оживлённо свеж,

мягко стелет нежными угрозами:

– Ты узнаешь, что такое СМЕРШ!

«Смерть шпионам» – воля повелителя.

СМЕРШ – как смерч, основою основ.

О, триумф народа-победителя

с тюрьмами для собственных сынов!

Слушали в строю ещё на фронте мы

чрезвычайный сталинский приказ:

каждый, кто в плену, – изменник родины.

Плен страшнее смерти был для нас.

Где же он, предел сопротивления

в следственной неправедной войне?

Что же здесь творят во имя Ленина?

Жизнь моя, иль ты приснилась мне?

В лагере военнопленных у гитлеровцев под Старой Руссой он носил номер 320. Немцы, писал Грунин, считали нас унтерменшами, то есть недочеловеками, безликими живыми трофеями, пронумерованным подвижным инвентарём. А что потом, после того, как пришло освобождение? Полная ясность наступила, когда Юрий с товарищами по беде был брошен в Усольлаг по злополучной 58-й статье. Там номера он не получил; предстоял путь куда-то дальше. Ехали в телячьих вагонах, двери которых откатывались редко, и зэки спорили, так сказать, по-пастернаковски: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Иногда какой-нибудь из подвыпивших охранников снисходил к их просьбам и милостиво удовлетворял зэковское жгучее желание быть причастными ко времени. А перед этим на пересылке в Соликамске, на берегу Усолки лагерники со стажем иронизировали, что для «номенклатурной» 58-й открыты ворота четырёх

Страница 13

На следующую страницу