Голос из толпы. Дневниковые записи - стр. 11
17‐е, воскресенье. Умер Павленко, писатель. Славят Горького. И здорово. Так что кажется: лучше Горького не было писателя. Последние известия по радио с него начинают!
День начался с того, что пошел в Палевский сад. Читал «Детство» Л. Толстого и загорал. Потом нечаянно-негаданно, как с неба свалились Валька, Сережка, двоюродные братья, и их приятель Алька Соколов. Здесь же, в саду, играли в козла, у меня дома пообедали и вернулись к Вальке, он завтра уходит в армию – в артиллеристы.
Купив два пол-литра, направились к Вальке на Конную улицу. Там, подавив разыгравшееся чувство досады на то, что загубил вечер, поехав с ними, сел в стороне от стола, взял журнал и уставился в него, ожидая, что будет дальше. От того, как и какую закуску они готовили, мне стало противно. А тут еще во рту появилось горькое, неприятное ощущение от вкуса водки. Зачем пожертвовал вечером, чтобы пить эту дрянь! Одно утешает: ведь это проводы брата в армию.
Но вот мне дан стакан. Я быстро его выпиваю и ничем не закусываю, кроме кусочка хлеба и белого сыра (оно так называется, это белое вещество). Ничем другим закусывать не решаюсь, брезгую. И в течение всей попойки ничем другим не закусывал, ссылаясь на то, что плотно пообедал дома. Пью, а меня преследует мысль, будто рядом со мной находится Рона, объект моей платонической любви на филфаке, я тихо ее предупреждаю, что, мол, потерпи из‐за брата моего. А терпеть, мыслится, ей надо: водку она не пьет, ей противно то, что ее окружает, то, как едят, как пьют, противен мой вид со стаканом водки в руке (специально из‐за нее, мыслится, я сбегал в магазин за вином. Не пить же ей то, что и я-то заглатываю с усилием!).
Закурили. Голова чуть закружилась. Постепенно брезгливость и сожаление о загубленном вечере пропадают. Водка берет свое. Мне приятно мусолить сигарету в мундштуке – это главное, что в мундштуке; от такого форса чувствуешь удовольствие.
Запели. Валька играет на рояле, я пою басом. Все удивляются моему голосу, у меня ж в мозгу мелькает: вот бы сюда Гайдаренко, он бы их удивил!.. О Роне забываю.
Водка кончилась. Послали меня за новой водкой – кабачок внизу.
Влетел в кабак и – петь. Веселый был, чуть ли не за студента консерватории себя выдавал. И кричал всё, что брат в армию уходит. Это обстоятельство, казалось мне, увеличивает мой вес в глазах слушателей: дескать, не смотрите на меня как на впервые загулявшего мальчика, смотрите как на взрослого, брат которого, ровесник этого взрослого, уходит в армию. Потом, помню, жали друг другу руки с каким-то папашей, с ним был сынок годков трех-четырех. Папаша: «Родина вам во что дала! Чтите!» Я, откликаясь на его призыв всем своим пьяным сердцем, снова жму ему руку, улыбаюсь и говорю, указывая на сына-пузана: вот тоже, мол, герой, замечательный человек растет.