Голод Рехи - стр. 74
– Держись! – крикнул напоследок Сумеречный, пока Рехи давился новым приступом отчаянной тошноты. Ненавистная слизь набивалась в рот, хлестала по рукам и ногам, стягивала грудь, мешая дышать. Потом он очнулся на какое-то время, выплевывая вполне реальные слизь и желчь.
– Все тут заблюешь скоро! Устала тебя переворачивать, чтоб не захлебнулся! – доносилась сквозь тяжелое забытье ругань Лойэ. – Ящеры!.. Еще и руками размахивает!
Наверное, она имела в виду тот миг, когда Рехи пытался ухватить светлую линию. Почему-то ему казалось, что именно она вернула к жизни. И погасла. Пугало, что даже якобы всесильный Тринадцатый Проклятый испытал вполне реальную боль, попытавшись распутать лабиринт темных корней.
– Пора бы мне уже валить отсюда. Но ты же – это ты, – бормотала что-то Лойэ, срывалась на рык и снова гладила по голове. Ненормальная дикарка. А что бы в такой ситуации делала та самая Мирра из прошлого? Впала бы в панику? Позвала придворных лекарей? Ох, сколько странных новых слов вертелось в голове.
– Не надо было… отравленным клинком… – пробормотал с трудом Рехи, но снова потерял сознание.
Три смены красных сумерек в бреду прошли с унылым однообразием и воспринимались скорее как помеха в пути, нежели заслуженное наказание за предательство. С клинком у шеи хорошо говорить, что изменился, что не хотел бросать, но никакой вины на самом деле он не ощущал. Лучше бы Лойэ не дралась с ним, следуя своим представлениям о чести и справедливости. К кому и когда она была справедливой? Стае пользы почти не приносила из-за своей несдержанности, терпели ее из-за личной привязанности Рехи и навыков боя, которым обучил ее покойный отец. Но стоило ли применять их против единственного уцелевшего представителя своего вида? Рехи не мог ответить, что справедливо, а что нет.
Левый бок нестерпимо горел, но боль казалась далекой, как раскаты грома из-за гор. Так же в роковой день внимали вою урагана, считали, будто он далеко, а шкуры шатра достаточно надежны.
«Не спасло. Нас уже ничего не спасет», – думал Рехи, наблюдая сквозь полуопущенные веки за Лойэ.
Она маячила где-то рядом, обмывала горящее лицо пещерной водицей. Потом говорила, что хочет есть, и куда-то отлучалась, бросая его одного в темноте. Рехи не мог пошевелиться.
На четвертую смену красных сумерек он пришел в себя. Лойэ рядом не оказалось, и в сердце закрался безотчетный страх, что она больше не вернется. Она всегда следовала лишь велению собственных полубезумных фантазий. Кто знает, может, внутренний голос требовал без промедления отправиться на поиски проклятущего Бастиона.