Голод - стр. 36

Пока я глазею, раздаются новые крики. Я зажмуриваю глаза, пытаясь отгородиться от этих звуков. Потом стихают и они. Я не слышу ничего, кроме собственного прерывистого дыхания.

Наконец, я заставляю себя открыть глаза и просто… охватить разумом творящийся кошмар. Новые странные растения, новые изуродованные тела.

Вот теперь вокруг царит настоящая тишина.

Не знаю, осталась ли тут хоть одна живая душа.

Не считая меня… Меня и всадника.

Несколько долгих минут я не могу говорить. Пытаюсь, но слова не идут на язык.

Я издаю низкий горловой звук, перерастающий в вой.

Услышав это, Голод бросает взгляд в мою сторону. Подходит и протягивает руку.

Я смотрю на него, не подавая руки в ответ.

– Ты говорил, что бояться нечего.

Мой голос звучит глухо.

– Тебе бояться нечего, – поправляет Голод. – Что касается остальных, то на их счет я ничего подобного не обещал.

Я делаю несколько неровных вдохов.

Как я могла позволить ему войти в мой город?

Это я во всем виновата.

– Кто-нибудь остался?..

В живых? Я не могу заставить себя выговорить это.

Но, как выясняется, и не нужно.

– Ты, – говорит Голод и пристально смотрит на меня с безжалостным выражением на лице.

И… и все?

Что же я наделала?

Что. Я. Наделала?!

Я думала, что сострадание – добродетель. Именно это и побудило меня спасти всадника. Так почему же я за это наказана?

Вечное мое злосчастье опять подкараулило меня.

Всадник кивает в сторону города.

– Иди возьми все, что тебе нужно, и быстро возвращайся. Мне не терпится уйти отсюда.

Уйти? Со мной?

Он что, серьезно?

Я поднимаю на него дикий взгляд.

– О чем ты?

– Собирай свои вещи, – снова говорит он, жестом указывая на то, что осталось от улицы.

Я смотрю туда. Там и собирать-то нечего. Весь мой город лежит в руинах.

Из горла у меня вновь вырывается тихий стон. Моих двоюродных братьев и сестер больше нет на свете. И тети тоже.

Я чувствую, как скатывается по щеке слеза, потом еще одна. Дома меня не ждут ни побои, ни изгнание – не от кого, ведь тети уже нет в живых. От этой мысли у меня внутри что-то надламывается. Она всегда недолюбливала меня, смотрела так, будто видела во мне что-то, чего не видели другие. Что-то плохое. И теперь мне вдруг кажется, что это отвращение было заслуженным.

Мое легкомыслие погубило целый город.

– Я не пойду с тобой, – шепчу я, все еще глядя на руины. Я начинаю осознавать реальность происходящего. Вряд ли мне еще когда-нибудь в жизни так сильно хотелось быть кем угодно, только не собой.

– Пойдешь, конечно, – говорит Голод.

– Ты только что убил… – голос у меня срывается, – всех моих родных.

Он смотрит на меня с любопытством.