Голод - стр. 14

Я почти готова лечь прямо тут на какой-нибудь диван, настолько мое тело измотано. Но смотреть на мертвецов тоже больше нет сил, и я, спотыкаясь, поднимаюсь по лестнице в свою комнату, где, к счастью, уже не вижу никаких чудовищных растений.

Я падаю в постель, заляпывая простыни грязью и кровью. Элоа уже нет в живых, орать на меня некому, да и, честно говоря, если тут еще остался кто-то, кто может на меня наорать, я буду только рада.

Потому что я почти уверена, что осталась совсем одна.

Я не умираю. Ни в этот день, ни на другой, ни на третий.

Не знаю, почему из всех людей в Лагуне – людей, у которых были хорошие, завидные жизни, – именно мне было позволено сохранить свое никчемное существование.

Первые дни проходят будто в лихорадочном бреду. Я точно помню, что в какой-то момент вытащила себя на улицу, к колодцу, чтобы набрать воды в кувшин, и что сумела подняться с кровати, чтобы сходить в туалет, но все это вспоминается как в тумане. Помню только, что пару раз поела.

Проходит примерно неделя, прежде чем жар спадает. Голова наконец проясняется, а в желудке урчит от голода, несмотря на ужасный гнилостный запах, стоящий в комнате.

Тьфу. Умереть хочется.

Наверняка умереть было бы легче, чем терпеть эту ужасную боль, но раз уж я за каким-то чертом выжила, делать нечего.

На задворках памяти мелькают воспоминания: чья-то рука на плече, шепот на ухо…

Но вскоре все это исчезает и больше не возвращается.

Я с усилием приподнимаюсь и сажусь.

Впервые за всю неделю я отчетливо вижу обстановку вокруг. У изножья кровати стоит сундук с самыми интересными игрушками и костюмами. Шкаф набит мягкими облегающими платьями. Дразнящими, открывающими самые притягательные части тела. На подоконнике стоит моя коллекция растений – почти все они уже завяли. А еще есть туалетный столик, уставленный стеклянными флакончиками с духами и косметикой. Все выглядит так, как будто до моей комнаты не дошло сообщение:

«Миру конец. Действуйте соответственно».

Выбравшись из кровати, я заставляю ноющие мышцы шевелиться и морщусь, когда движения мучительно отдаются в потревоженных ранах. Боль все еще чудовищная, но ее можно кое-как терпеть – настолько, чтобы быть в состоянии замечать что-то другое.

Например, то, что еще по меньшей мере две комнаты, через которые я прохожу, заросли страшными растениями Голода, и они тоже сжимают в своих лапах моих бывших соседок по дому, чьи тела уже основательно разложились.

Страх и невыносимая вонь гонят меня на улицу. Я несколько раз глотаю ртом воздух. Затем, набравшись храбрости, захожу в таверну по соседству – поискать чего-нибудь съестного.