Год магического мышления - стр. 11

Садишься ужинать.

– Можешь использовать ее, если хочешь, – сказал Джон, когда я вручила ему запись, сделанную под его диктовку неделей или двумя ранее.

И вдруг его не стало.

Скорбь, когда приходит, оказывается не такой, какой ожидаешь. Совсем не то, что я чувствовала, когда умерли родители – отец за несколько дней до восьмидесятипятилетия, мать за месяц до девяносто одного года, оба после нескольких лет постепенного угасания. Тогда я в обоих случаях ощущала печаль, одиночество (одиночество осиротевшего, неважно в каком возрасте, ребенка), сожаление о поре, ушедшей в прошлое, и о том, что осталось невысказанным, о моей неготовности разделить или даже по-настоящему признать под конец ту боль, беспомощность и физическое унижение, которым подвергался каждый из них. Я понимала неизбежность их смерти, я ждала этих утрат (страшась, ужасаясь, предвидя) всю свою жизнь. И когда эти смерти произошли, они остались на некотором расстоянии, отодвинутые от повседневности, которая для меня продолжалась, После смерти матери я получила письмо от друга из Чикаго, бывшего католического миссионера, который точно проник в мои ощущения. Смерть одного из родителей, писал он, “вопреки нашей подготовленности и даже вопреки нашему возрасту смещает нечто глубоко внутри, запускает реакции, которые застигают нас врасплох и могут высвободить воспоминания и чувства, которые мы считали давно похороненными. В этот промежуточный период, который именуют трауром, мы словно оказываемся в субмарине, затихшей на дне океана, – мы чувствуем лишь натиск пучины, то вблизи, то в отдалении, которая обрушивает на нас воспоминания”.

Мой отец умер, мать умерла, и мне приходилось какое-то время следить, чтобы не наступить на мину, но я продолжала вставать по утрам и отправлять белье в стирку.

Я по-прежнему составляла меню пасхального обеда.

Я не забыла обновить паспорт.

Скорбь – это другое. Скорбь не ведает расстояний. Скорбь настигает волнами, пароксизмами, внезапными приступами, от которых подгибаются колени, темнеет в глазах и повседневная жизнь стирается. Практически все, кто проходил через скорбь, отмечает этот феномен “волн”. Эрик Линдеманн, руководивший психиатрическим отделением Общеклинической больницы Массачусетса в 1940-е и опрашивавший близких тех, кто погиб в 1942-м во время пожара в “Коконат гроув”[8], чрезвычайно подробно описал эти симптомы в знаменитом исследовании 1944 года: “Периодические приступы физического страдания, длящиеся от двадцати минут до одного часа, спазмы в горле, припадки удушья с учащенным дыханием, чувство пустоты в животе, потеря мышечной силы и интенсивное субъективное страдание, описываемое как напряжение или душевная боль”