Глоток перед битвой - стр. 12

Я вылез из машины у того дома, где проживала Дженна. По крайней мере, это был последний известный нам адрес. На мне был жемчужно-серый полотняный пиджак свободного покроя и к тому же на размер больше, так что «магнум» из-под мышки не выпирал. Подростки, сидевшие на капотах машин возле дома Дженны, явно собирались подурачиться.

Их было человек девять. Половина расположились на крыше облезлого синего «шевроле-малибу» с ярко-желтым блокиратором на переднем колесе – владелец явно не желал платить штрафы. Остальные пристроились рядом – на темно-зеленой «гранаде». Двое подростков спрыгнули наземь и быстро зашагали вверх по улице, опустив головы и потирая ладонями лбы.

Я подошел вплотную и спросил:

– Дженна здесь?

Тот, кого другие называли Джером, – тощий и жилистый, в мешковатой красной безрукавке и белых шортах – рассмеялся.

– «Дженна здесь?» – передразнил он пронзительным тоненьким голоском. – Можно подумать, закадычный друг явился. – Остальные тоже засмеялись. – Нет, папаша, нету Дженны, уехала на денек. Я ее обслуживаю, так что можете оставить ей сообщение через меня.

При слове «обслуживаю» вся компания загоготала.

Шутка мне тоже понравилась, однако я был твердо намерен сохранять невозмутимость.

– Типа того «пусть мой агент позвонит ее агенту», да?

Джером взглянул на меня с невозмутимым видом:

– Да, папаша, типа того. Все будет передано.

Они загоготали еще громче. Гораздо громче.

Ну вот, Патрик Кензи, ты и соприкоснулся с подрастающим поколением. Я прошел между машинами, что было не так-то просто, поскольку никто и не подумал подвинуться. Однако мне это удалось.

– Душевно вам признателен, Джером.

– О чем ты, папаша?! Кушай на здоровье! Всегда ко мне обращайся!

– Как увижу Дженну, помяну тебя добрым словом, – продолжал я, поднимаясь на крыльцо трехэтажного дома.

– Проваливай, белая сволочь, – буркнул Джером, когда я открыл дверь в холл.

Дженна жила на третьем. Я взбирался по лестнице, вдыхая знакомые запахи, – во всех таких домах пахнет одинаково: нагретыми солнцем опилками, старой краской, кошачьей мочой, деревом и линолеумом, десятилетиями впитывавшими талый снег и грязь из-под мокрых подошв, пролитым пивом и содовой, пеплом тысяч окурков. Я благоразумно не держался за перила, которые по виду в любой момент могли сорваться с ржавых стоек.

Свернув в верхний вестибюль, я остановился перед дверью Дженны – или, вернее, тем, что от этой двери осталось. Кто-то пробил филенку дубиной – она валялась тут же, в груде щепок. Кинув быстрый взгляд в коридор, я обнаружил узкую полоску темно-зеленого линолеума, заваленного обломками стульев и шкафа, разодранной одеждой, пухом, выпущенным из вспоротых подушек, обломками транзисторного приемника.