Глас народа - стр. 11

Они обменялись телефонами. Лецкий вышел на длинную галерею – отсюда можно было увидеть раскинувшийся под ней зимний сад.

– Пообщались?

Рядом дымила Гунина.

– Устала, – пожаловалась она. – Стою, смолю, слегка расслабляюсь. Часто ходите на эти толкучки?

Он осторожно сказал:

– Случается.

– На кой они вам? – спросила она. – Или нравится? Я хожу по обязанности. Для соблюдения протокола. Гунину надлежит быть с супругой. Но вы, как я знаю, свободная пташка. Не муж какой-нибудь важной дамы.

Лецкий пожал плечами:

– Работа.

– И что же это у вас за работа? Глазеть на все эти пиджаки?

Он засмеялся:

– Сквозь пиджаки.

Она спросила:

– Сквозь платья – тоже?

Что ухо с ней надо держать востро, он понял мгновенно, в первый же день, когда пришел на беседу с Гуниным. Да, от нее исходит агрессия. Сразу же сокращает дистанцию. Приходится следить за собой, чтоб оставаться на расстоянии. Подхватишь вот этот порхающий тон, чуток расшалишься – и тут же подставишься. Однако нельзя и слишком застегиваться, переборщить с особой учтивостью. Такой подчеркнутый нейтралитет всегда обижает собеседницу. Ей важно услышать, что вызов принят. Лецкий чувствовал себя неуютно.

– Слишком лестно вы думаете обо мне, – сказал он весело.

Она засмеялась. Потом, чуть прищурившись, протянула:

– Как вам понравился Коновязов?

Лецкий сказал:

– Энергичный мужчина.

Валентина Михайловна усмехнулась:

– Иной раз посмотришь на человечков и, верите, только диву даешься: при этакой энергии – целы!

Он еще больше подобрался. Дистанция между ними сжимается, отчетливо стала еще короче. Эта внезапная доверительность красноречивей любой экспансии.

Она помедлила и добавила, медленно загасив сигарету:

– Антракт закончен. Досмотрим спектакль. Душевно желаю вам успеха.

Вернувшись в свою холостяцкую крепость, Лецкий раздумчиво перебирал события прошедшего вечера. Картинки беспорядочно прыгали, наскакивали одна на другую, не складываясь в единое целое. Какая-то декоративная фреска, нагроможденье фигур и предметов. То длинное вытянутое пространство, заставленное столами со снедью, графинчики, тарелочки, вилочки, то галерея, то зимний сад – и всюду одни и те же люди, разом – и зрители, и артисты, странный, бессмысленный коловорот. Впрочем, известный смысл тут есть – необходимость еще раз отметить свою принадлежность к этому кругу, который то исторгает отыгранных, то мягко вбирает в себя приобщенных.

Полночи мелькали перед глазами знакомые и незнакомые лица, и между ними – то лидер партии, то Гунин, то Валентина Михайловна с ее утомленной опасной усмешкой, с обманчивой кошачьей ленцой. То, что он видел, и то, что слышал, рождало привычное ощущение неясной, но несомненной игры. Когда-то он даже недоумевал: «все смахивает на пляску фантомов». Но время прошло, и он пообвык. «Да, это игра, – говорил он себе, – однако она бывает жестокой, тут на кону не одни репутации, перемещения по ступеням, тут от неловкого движения могут обрушиться судьбы людей, а те ничего не подозревают».