Гламорама - стр. 40
– Ты никогда мне не изменял?
Надеюсь, я не выдержал слишком большую паузу перед тем, как со словами «Ах, солнышко!» я склонился к ней, сжав в руке ее пальчики, лежавшие поверх логотипа САА.
– Зачем ты меня об этом спрашиваешь? – и тут же спрашиваю сам: – А ты?
– Я просто хотела услышать, что ты был всегда… мне верен.
Она смотрит обратно на сценарий, затем на экран телевизора, на котором показывают очень миленький розовый туман чуть ли не целую минуту.
– Для меня это очень важно, Виктор.
– Всегда, всегда, я был всегда тебе верен! Не надо меня недооценивать!
– Займемся любовью, Виктор! – шепчет она.
Я нежно целую ее в губы. Она в ответ так впивается в меня, что мне даже приходится отстраниться и прошептать: «Ах, зайка, я ужасно устал!» Приподнимаю голову, потому что по MTV показывают новый клип Soul Asylum, и хочу, чтобы Хлоя тоже его посмотрела, но она уже отвернулась от меня. Моя фотография, очень миленькая, снятая Хербом Ритцем, стоит у Хлои на ночном столике; это единственная моя фотография, которую я позволил ей вставить в рамку.
– Херб завтра придет? – тихо спрашиваю я.
– Не думаю, – отвечает она сдавленным голосом.
– Ты знаешь, где он? – спрашиваю я волосы на ее затылке.
– Слушай, какая разница?
Хлою возбуждают компакты Шинейд О’Коннор, восковые свечи, запах моего одеколона, ложь. Если отвлечься от запаха кокосового масла, то ее волосы пахнут как можжевельник или, может быть, ива. Хлоя спит рядом со мной, и ей снятся вспышки фотографов в нескольких дюймах от ее лица, снится, как она бежит голая по зимнему пляжу, притворяясь, будто дело происходит летом, или как сидит под пальмой, в ветвях которой кишат пауки, где-нибудь на Борнео, или как скользит еще по одному красному ковру после бессонной ночи в самолете, а папарацци ждут и люди из Miramax звонят беспрестанно. Она видит сон во сне, в котором все шестьсот данных ею интервью плавно перетекают в кошмары, чье действие развертывается на белых пляжах Тихого океана, под лучами средиземноморского заката, во Французских Альпах, в Милане, Париже, Токио. Мелькают ледяные волны, иностранные газеты, напечатанные на розовой бумаге, кипы журналов с изображением ее безупречного лица, отретушированного до неживого совершенства и увеличенного во весь размер обложки, и мне с трудом удается заснуть, потому что в голове все время вертится фраза из материала о Хлое в Vanity Fair, который делал Кевин Сессумс: «Даже если вы видите ее в первый раз, она каким-то чудесным образом кажется вам такой знакомой, словно вы знали ее всю жизнь».