Герда Таро: двойная экспозиция - стр. 32
– Ничего со мной не случится! – отрезала она. – Я работаю в правильных газетах, знаю правильных людей…
Ни у кого тогда не хватило смелости возразить, что этих «правильных людей» начинали опасаться. А она не заметила тревоги друзей или сделала вид, что не заметила, – это Герда умела делать как никто другой. Она ловко приподняла лежавшую на столе камеру: теперь она будет работать не только с «Лейкой», но и с кинокамерой, которую Капа получил от «Тайм-Лайф»: «Ну, вы же знаете эти знаменитые американские кинохроники…» Новость всех обрадовала и отчасти успокоила. Герда держала фотокамеру на ладони и смотрела на нее с нежной радостью, как на только что открывшего глаза котенка. «Вы ведь тоже понимаете, как важна моя “Лейка” для общего дела?» – заключила она с обезоруживающей улыбкой.
Нет, они не осмеливались спросить, стала ли она убежденной коммунисткой: сами‑то они оставались в Париже, а Герда возвращалась в пекло на поле боя. Многие тогда хотели уйти добровольцами, даже такая благоразумная девушка, как Рут. Несколько месяцев она выкраивала время на курсы медсестер, но, когда обучение закончилось, ей сказали, что уже слишком поздно. «Если хотите ехать в Испанию, отправляйтесь сами по себе. Наша партия ни за кого не ручается». Даже за медсестер Красного Креста? Даже за них.
При встрече Рут злилась и на верхушку СРПГ, и на всю абсурдную логику больших и маленьких партий: все повторялось снова, даже теперь, когда испанцы каждый день гибли под бомбами. «Смотри», – сказала она Вилли, достав последний номер «Регар»[57], на обложке которого был снимок Герды с обличительным заголовком: Guernica! Almería! Et démain?[58] На фото – женщины и мужчины у ворот больницы в Валенсии, куда свозили жертв бомбардировки в середине мая. В репортаже говорилось о «генеральной репетиции всеобщей войны», а на снимках Герды были сваленные на плиточном полу трупы: мальчик в коротких штанишках, голый мужчина, кое‑как прикрытый окровавленной простыней, старуха в черном, не то живая, не то мертвая, лежащая на носилках рядом с остальными. «Только в фотографах там нет недостатка», – скривившись, заметила Рут, больше не показывая ни гнева, ни разочарования. Ach Scheisse![59] Вилли не спросил, отговорило ли ее ехать руководство СРПГ или она сама, пусть и против воли, но сдалась.
Бывает, что мысли внезапно сбиваются с маршрута, по которому кружили долгие годы. Уильям Чардак часто повторял себе и жене, что ему незаслуженно повезло: «Благодари товарища Сталина, дорогая, что ФБР не может доставить мне еще бо́льших неприятностей!» Жена только качала головой, давая ему понять, что не стоит подшучивать над ее опасениями и перебарщивать с черным юмором. Но он по чистой случайности в Лейпциге сблизился с маленькой рабочей партией, оказавшейся в черном списке у Сталина; и это обстоятельство в США тоже учли. Все его друзья были связаны с СРПГ, а значит, и Вилли тоже. Все его друзья (нет, почти все), даже бывшие партийные начальники, чьих имен он не стал называть следователям, были еще живы и чего‑то добились. Значит, СРПГ стала их спасением. Умозаключение безупречное, как логическое доказательство. Слабое место в нем обнаружилось только сейчас, когда он вспомнил Рут: она хотела спасать чужие жизни, но вместо этого испугалась за свою. Все его друзья (да, все, и он тоже) сходились на том, что в Испании нужно победить, победить любой ценой, победить, и точка. Но только Герда наплевала на опасности, на предосторожности и вообще на все, кроме необходимости оказаться в нужное время в нужном месте; она единственная из них отправилась в Испанию и там осталась.