Где-то на даче - стр. 1
СНТ «Березки»
Я соскучилась, подружка, приходи поговорим,
И за рюмкой чая с сушкой целый вечер просидим.
Мне тебе поведать надо про наряды, про любовь,
И о том, как нынче в моде подводить губу и бровь.
На веранде ночь клубится,
Месяц смотрится в окно,
Карта с шорохом ложится
Для гаданья на сукно.
Будет дальняя дорога,
Прошлое воскреснет вновь,
Постучится у порога,
Всколыхнёт нежданно кровь.
И валет поклон подарит
Даме сердца роковой,
Что в душе свой след оставит
Свечкой желтой восковой.
Сплетни в тюле заплутают
Под звенящий женский смех,
Звёзды небо зажигают,
Наблюдая этот грех.
До рассвета разговоры
Под оркестр из сверчков,
И безудержные споры
Под ворчание часов.
Приходи моя подружка, самовар уже кипит.
Без тебя мне как -то пусто, сердце вечером грустит.
Маленький зелёный домик-вагончик, обитый деревом, с неуклюжим вторым этажом и пристроенной террасой, обвивал дикий виноград, наружный фасад стены, смотрящей на дорогу, украшали цветные мочалки, которые вошли в моду в конце девяностых – начале двухтысячных годов. Их тогда дарили как предмет роскоши, пришедший в Россию вместе с шампунем «Shauma” и гелем для душа « Palmolive». Из окна словно флаг вырывался белый тюль, ветер трепал его, норовил утащить с собой в путешествие по бескрайним полям, начинавшимся за СНТ «Березки».
Где-то недалеко, через пару участков, лаяла собака. Кот, почуяв угрозу, нырнул в крапиву и теперь воровато выглядывал из-под листьев, размышляя, так ли далеко потенциальный враг. Пчёлы, разомлевшие под палящим солнцем, лениво жужжали, перелетая с листка на цветок. Дачи тонули в той самой летней неге, которую так ждёт молодежь, и которую так клянут пожилые – ведь она мешает собирать колорадских жуков и окучивать картошку.
Подскакивая на кочках старой грунтовки, оставляя за собой облако пыли, к забору подъехала машина. Раздался гудок. Из дома вышла женщина, она была в ярком зелёном с красными цветами ситцевом сарафане. На вид ей не дашь больше 35 лет. Рыжие волосы собраны в небрежный пучок. Босые ноги быстро несли ее к воротам, слегка полноватые руки дернули задвижку, створки отворились, и машина въехала во двор. Мотор грустно рыкнул в последний раз, дверца открылась, и навстречу вышла невысокая блондинка в джинсах с модными дырами и булавками.
– Как добралась? – обнимая подругу, спросила рыжеволосая
– Без приключений, -улыбнулась блондинка, – сто лет здесь не была, а словно и не уезжала. Тетя Люся все так же ревностно растит флоксы слева от калитки, а пионы должны быть венцом сада?
– Мама беспощадна в своих убеждениях, вон они -пионы, -рыжая махнула куда-то рукой.
Действительно, в центре участка красовалась круглая клумба, которую когда-то задумывали как альпийскую горку, но теперь в ней росло все, что могло радовать глаз. Царь-пион гордо сидел в самой середине, глядя на мир малиновыми бутонами, томно покачиваясь, распуская свои листья, словно обнимая другие, как будто бы менее красивые цветы.
Тетя Люся выглянула в окно, годы оставили на ней свои отпечатки, но она бодрилась, не подавала вид, что ей уже больше 60. Волосы были безукоризненно окрашены в темный каштан, на пальцах красовался красный маникюр, губы щедро напомажены, несмотря на то ,что она была на даче.
– А, Машуня, -радостно крикнула она и подмигнула из-под челки как у пони, – а я окрошку режу, ты с квасом или кефиром
– Здравствуйте, – крикнула блондинка, – с квасом….
Довольная Люся задернула тюль.
Маша обводила взглядом участок снова и снова, ничего не изменилось на нем. Углы подпирали старые сосны, тени от них ползли к колодцу, около которого притаилась корзина с опилками, к бане, на крыше которой вращался флюгер в виде петуха, краска на нем облупилась, при каждом обороте он издавал тонкий, едва различимый скрип.
Женщины поднялись по ступеням на веранду. Возле входа стояло трюмо. Маша оглядела себя, казалось, что она сильно изменилась с тех пор, как украдкой совершала ночные вылазки на свидание всей жизни. Зеркало было единственным свидетелем пунцовых щёк, нервно блестящих глаз, когда она возвращалась с первыми рассветными лучами, стараясь не скрипеть половицами. Теперь взгляд был серьёзный, уставший. Румянец все ещё лежал на яблоках щёк, но нанесён он был профессиональной кистью из дорогой, пахнущей глазурью банки.