Где наша не пропадала - стр. 85
«Грудь его в медалях, ленты в якорях» – хорошая песенка была. Хорошая песенка, да спеть некому. Притих клуб. Фока сидит ухмыляется. Мыстезкой портки поддернул и руки потирает в предвкушении. Баянист инструмент наизготовку взял. У бедной Дашутки от обиды слезы выступили. Толпа жаждет зрелища…
Шуряга в последний раз кричит:
– Дашка Шмакова тонет!
Девчонка не знает, куда глаза от стыда спрятать. Я стою переживаю и сообразить не могу, как ей помочь… и в этой нездоровой тишине, на удивление толпы, в кругу появляется наш мастер Паша и поднимает ремень.
Мыстезкой орет:
– Куда лезешь! Положь на место!
Паша посмотрел на него, долго так посмотрел, и с улыбочкой, не нарушая правила игры, сказал:
– Хватит ей тонуть, я ее спасаю.
У баяниста нервы не выдержали. Вдарил по вальсу. А тут и Спартак Иванович на помощь подоспел. Подхватил Дашутку и закружил не хуже, чем на званом балу, – честное слово, как в кино. Сначала они одни танцевали, а все остальные смотрели, и смотреть было на что.
До конца танцев он ее так и не отпустил от себя. Потом провожать пошел и вернулся только под утро.
Он эту игру по-своему понял и сделал выводы – если красавица местным оболтусам не отказывает, значит, ему и подавно не откажет.
Паша сделал благородный жест, а Спартак Иванович не постеснялся воспользоваться моментом.
Утром они поругались. Ванька слышал их крики, он как раз под окном сидел, но ничего не понял. Вернее, понял, что они друг друга понять не могут. Паша Спартака Ивановича шакалом обозвал. А тот его – собакой на сене. Крепко поскандалили. А нам, дуракам, непонятно. При чем здесь собака? Чье сено? Образованьишко-то неоконченное среднее. А собственный умишко – совсем детский. Мы, конечно, знали, зачем девок на сеновал водят. Так ведь не Дашутку же?
А девчонка красивая была. Где она теперь? Растолстела поди. Встретишь случайно и не узнаешь.
Предпоследний романтик
Работали с Пашей, и весело работали, но почему-то завидовали пацанам, которые попали в бригаду к Спартаку Ивановичу. И только потом, когда сам пообтерся в дорогах, понял, кто такой Паша и кто такой Спартак Иванович. Один – романтик с внешностью бухгалтера, другой – бухгалтер с выходкой романтика. Паша свое раздаривал, а Спартак Иванович делиться не любил. Он даже пацанов наших грабил не краснея и не морщась. Заставлял расписываться в пустой ведомости, а суммы проставлял потом. Платил – сколько хотел, а записывал – сколько бухгалтерия позволяла.
Пока Спартак Иванович деньги зарабатывал, Паша за барский сад с начальством воевал.
Теперь только название осталось, тоска зеленая, а не сад. Но я помню, каким он был. Понимал природу барин и толк в красоте знал, да сберечь некому было. Лиственниц один ряд остался, а раньше – по аллее с каждой стороны, словно стены стояли, а внутри и яблони с черешнями, и липы с дубами, и сирень, и барбарис, даже три самых натуральных кедра, как раз возле его усадьбы росли. Или возьмем серебристые тополя, кроме как в этом саду, я их нигде не видел, а тоже ведь помотался по земле. А сколько мелких кустов, которым я названия не знаю: не сад, а музей, со всей России деревья собраны. И в центре светлая поляна, усыпанная мохнатыми маргаритками. Теперь она изуродована. Эту самую поляну Паша и пытался отвоевать.