Где кончается порядок. Где начинается авиация, там кончаются дисциплина и порядок - стр. 25
Я на колени пал, руки к ней протянул:
– Иди ко мне, солнышко ты мое!
Тома меня остудила:
– Не зови, не надо – пусть идет вдоль стены. А то потеряет опору, упадет, ударится и будет бояться.
– Давно научилась ходить?
– Вчера первый раз пошла.
Я забыл подняться с колен – все смотрел и смотрел, как дочь преодолевает пространство. Огромные глаза ее блестят восторгом и упрямством – мир прогибается под нее! И мама ей улыбается, и я.
Тома и мне улыбнулась радостно. Я не заметил в ее внешности никаких перемен. В глазах все та же печаль, но настроение, судя по всему, бодрым.
Я разделся, уселся с дочерью на коленях и осторожно поинтересовался:
– Как дела?
– Нормально, – Тома гладила Настино белье. – Как у тебя?
– Слава Богу, зима закончилась. В лаборатории стало теплей, а то, представляешь, паста в ручке застывала – нечем писать было в журналах.
Мы оба ощущали неловкость. Тома ждала расспросов.
Мне и вправду хотелось знать – выходит она из декрета или нет?
– Что толку в конце учебного года? Теперь уже только осенью.
– А Настю куда?
– Попробую подготовить в ясли. Или с бабушкой.
Как я мог бросить ее, такую смирную и беззащитную?
– Ты в порядке? – вывела меня из транса Тома.
– Что? Да, конечно.
– Мы теперь чаще выходим на улицу – присоединяйся, когда свободен.
– А вы встречайте меня на приезде – я непременно останусь с вами.
Я пробыл в тот день у семьи вплоть до Настиного отбоя. С Томой расстались очень сердечно. Однако от возвращения прежних отношений мысли мои были далеко.
Холодок и Альфия куда-то ушли. Я сидел в полутемной лаборатории. Внезапно дверь открылась, и грузной поступью вошел Ручнев. Он тяжело опустился на свободный стул.
– Слушаешь вражеские голоса? События в Москве развиваются куда быстрее, чем в стране.
Я не отреагировал.
– Ельцин мутит, как агент ЦРУ.
– А мне, кажется, он порядочный человек. Крутого нрава, но порядочный. Довольно либеральных взглядов, справедлив. Начинал на Урале. Умеет заставить подчиненных работать. Рука у него тяжелая – суд вершит скорый. Пресса вообще считает его одиозной фигурой.
Последовала долгая пауза. Ручнев подыскивал слова, почесывая неудобосказуемое место. Похоже, он явился ко мне набраться политграмотности.
– Если Ельцин придет к власти, будет придерживаться жесткой линии.
– Для коммуняк утешительного мало, – зацепился Вовок. – Я уже вижу петлю на твоей шее.
– Рад, что ты не держишь зла, а умру со словами «Да здравствует советская власть!»
Стул жалобно скрипнул под телом Ручнева.
– А как ты хотел? За все грехи перед народом кому-то следует отвечать.
– Звучит пугающе, но не убийственно. То, что меня нагнали с райкома, и он до сих пор меня преследует, не звучит оправдательным мотивом? И потом – в стране миллионы коммунистов, ты их всех собираешься вешать?