Где Аня? или Рефлексия в вакууме - стр. 14
Однако Алексей продолжал лежать с закрытыми глазами, некоторое время ни о чём и ни о ком не думая. Сегодняшний встреча с Семёном Андреевичем и его семьей, весь сегодняшний день казались ему просто фарсом, сном, потеряли всякие черты реальности.
Неожиданно он открыл глаза, поднялся и сел на край дивана. Опять стало пусто и легко, и Вирхов облегчённо вздохнул. Он посмотрел в окно и поймал себя на мысли, что, казалось бы, некрасивый день на самом деле красивый. Мрачно и серо? Да. Но ведь была во всём этом какая-то торжественность, пафосность что ли, театральность.
Вихрову захотелось подойти поближе к окну, и он это сделал. Отодвинул мешавшие шторы и стал любоваться грустным вечерним городом. Он смотрел на прохожих и машинально придумывал каждому свою историю. Вон та женщина с девочкой, наверное, дочкой куда-то спешила. Скорее всего, домой. Женщина несла два больших пакета, а девочка, слишком маленькая, чтобы помогать маме, только мешала, крутилась вокруг неё и что-то говорила-говорила. Интересно, где в это время находился её отец, почему не нёс он эти тяжёлые сумки. А может, её мать, та женщина в недорогом пуховике, была разведена, может, и не выходила никогда замуж или муж в это время лежал дома на диване и смотрел телевизор.
Весёлые молодые люди, явно выпившие, шли и распевали песни. Правда, они казались вполне безобидными, просто были весёлыми и молодыми. А больше никого не было, хотя нет…проезжали машины, разных марок, разных цветов…и всё.
Скучно…
Вихров отошёл от окна, задвинул шторы так, что в комнате стало темно, и снова сел на диван. Ему вдруг захотелось сосредоточиться на какой-нибудь мысли. Ему захотелось понять, чем он недоволен, что мешает ему, что раздражает его помимо часов. Ему захотелось понять самого себя. Странно так жить, не зная себя, будто с кем-то чужим и этот чужой, как ни странно, ты сам. Находить общий язык с самим собой, веселить себя, злить, ненавидеть и любить, любить себя сильнее других. Эгоизм? Может быть. Хотя не в нём дело.
Захотелось, чтобы в комнату с громким лаем ворвался его пёс, шестилетний ротвейлер, которого Алексей оставил на попечение своему приятелю. Захотелось, чтобы кто-то прервал заунывную тишину, искренне обрадовался тому, что ты есть, что ты жив; захотелось, чтобы в комнате появился тот, кто тебя по-настоящему любит. Вихров постепенно начинал презирать собственные мысли и чувства, рождённые ими, и, чтобы больше не издеваться над собой, он включил стоявший около окна телевизор.
Как всегда, в преддверии Нового года по всем каналам показывали какую-то ересь. Собственно говоря, все эти передачи Алексей делил на два вида: первый – это там, где много поют под фонограмму, второй – где, пытаются смешно пошутить. И то, и другое, в конечном счете, сводилось к коммерции, к многоуважаемым деньгам, но выбора всё равно не было, а сидеть в тишине и в полном одиночестве становилось неприятно. Телевизор, действительно, отвлекал, чудесным образом притуплял тот поток мыслей и чувств, которого испугался Вихров. Телевизор лечил от неизвестной науке болезни, телевизор помогал убежать от самого себя, разрешал на какое-то время скрыться.